— Я с тобой согласен, — сказал Адлум. — Но такова уж человеческая натура.
— Не раздувайся от важности, как лягушка! — вставил Шанко.
— Фавн прав, — сказал Затемин.
— Лучше бы кто-нибудь рассказал о Кафке, — предложил Гукке. — Четверка у Пижона была бы мне сейчас в самый раз.
— Тогда, может, и мы, рядовые читатели, что-нибудь поймем.
— Давай-ка ты, Дали: художники — вперед!
— Дали, изобрази нам Кафку в манере интуитивистов!
— Нет, лучше в абстрактной манере!
— Кто у нас в шестом «Б» самый абстрактный трепач?
— Дали!!!
— Валяй, Дали, выходи в эфир!
— Пусть лучше Фавн! Про Кафку знает Фавн.
— Понесет сейчас всякую дичь!
— Бык-меланхолик.
— Фавн еще психованней, чем Кафка.
— Тогда Пий!
— Давай, Пий, — ex cathedra![87]
— У нас есть свой папа!
— Папа Пий!
Клаусен сделал вид, что не слышит. Мицкат взял Клаусена за шиворот и выволок на середину класса. Стоя перед средним рядом парт, Клаусен переминался с ноги на ногу, потом сказал с волнением:
— Я, конечно, тоже не все понимаю, но, по-моему, «Процесс» — это религиозная трагедия.
— Поповская болтовня!
— Ты бы меньше зубрил свой катехизис!
— Дайте ему сказать! — потребовал Затемин.
— Кафка был еврей и…
— …ел чеснок!
— Слушай, Трепло, избавь нас от своих пошлых острот. Меня тошнит! — сказал Адлум.
— А кого интересует вся эта белиберда?
— Меня!
— Ну конечно же, Лумумбу!
— И меня, — сказал Адлум.
— А меня нет, идиоты вы несчастные!
— Ну, посиди пока в сортире!
— Нет, нет, пожалуйста, никаких эмигрантов! — воскликнул Мицкат. — Здесь у нас демократия!
— Ну что ж! Тогда расскажи лучше о подвесном моторе! — проворчал Муль.
— О ракетах «Поларис»!
— О твисте!
— О сексуальной жизни шестого «Б»!
— Что я скажу своему дедушке?
— Голосовать!
— Ладно, давайте проголосуем, — сказал Затемин.
— Лумумба предает СЕПГ!
— Фавн, изобрази-ка из себя Герстенмайера![88]
— Вот дерьмо! — сказал Рулль и сжал голову руками.
…Пижон и Дуболом. Мои афоризмы теперь у него на столе. Но ведь должны же они понять! Неужели они до того чокнутые, что подумают… ну что может обо мне подумать Пижон? С него станется поверить, что я просто решил исписать стены! Как их исписывают в сортире. Черт его знает, как может один и тот же человек быть таким образованным и в то же время таким глупым! Неужели он не видит, что почти вся литература, которую мы с ним прошли за последнюю четверть, написана против него? Против всех этих пижонов! Против Медузы, Рохли, Факира, Рюбецаля, Дуболома, Буйвола, Шута, Нуля, Капо. Таких типов мы встречаем везде, что бы мы ни читали! Выходит, они совсем тупые и не узнают самих себя? Такие всегда думают, услышав звонок в дверь, что это не к ним…
— Кто против того, чтобы Пий сказал здесь все, что он хочет сказать? — спросил Адлум, стоя перед классом.
— Я!
— Вопрос надо ставить иначе: кто «за»?
— Пятнадцать «за» и три — «против», при одном воздержавшемся, — сказал Адлум. — Говори, Клаусен.
Клаусен махнул рукой и хотел было вернуться на свое место, но Петри не пустил его.
— В кусты? Так не пойдет!
— Католики — вперед!
— Не скрывать своего цвета, даже если он черный.
— Тихо, — верещал Мицкат. — Слово имеет депутат Клаусен из ХДС.
Клаусен опять встал перед средним рядом.
— Да, так вот, значит, Кафка, будучи евреем, мыслит сначала только категориями В. З.
— Что это еще такое?
— Холодильники фирмы «Вэзэ» пользуются спросом даже на Северном полюсе!
— Каждый уважающий себя эскимос купит холодильник «Вэзэ»!
— Кто вякнет еще хоть слово, будет платить штраф, — сказал Адлум.
— Голосовать!
— Дальше!
— Было внесено предложение, надо проголосовать! — запротестовал Муль.
— Да вы что? Не будем же мы голосовать из-за всякой ерунды, как в Швейцарии!
— Не будем? — спросил Затемин.
— Давай, Пий, дальше, а то скоро заголосит звонок!
Клаусен поправил свой галстук и взглянул на Адлума.
— Так вот. Кафка живет сначала целиком и полностью в традициях Ветхого завета. Существует только тот закон, который установил бог Авраама и Исаака…
— И Адам придумал лю-убовь, а Ной — вино… — пропел Муль.
— Две марки в классную кассу! — сказал Адлум.
— Дешевка!
— Пошел вон!
— Долой его с трибуны!
— Здесь ведь так не делается! — сказал Затемин. — Но ты, Трепло, кончай свою бульварную трепотню!
— Дальше, Пий!
— …так вот, бог старого закона…
— Это еще что за штука?
— Бог непримиренный, — сказал Клаусен. — Бог без Христа, спасителя нашего…
— Радио Ватикана!
Клаусен поднял руки и хотел еще что-то сказать, но зазвенел звонок, и в начавшемся шуме Рулль вдруг принялся маршировать по классу, неся перед собой, как флаг, подставку для карт и при этом громко выкрикивать:
John Brown’s body
lies mouldering
in his grave
but his soul
goes marching on.
Glory, glory, hallelujah!
glory, glory, hallelujah!
but his soul
is marching on[89].
— Не изображай из себя психа, — сказал Адлум и подошел к окну.
— Зачем ему изображать, у него, и правда, не хватает винтиков, — заявил Гукке.
В дверь резко постучали.
Вошел Тиц и свистнул в два пальца.
— Пижон у старика! Сидим все как паиньки, играем в тихие игры! С минуты на минуту ожидается прибытие! — объявил он.
— Откуда ты знаешь? — спросил Мицкат.
— Особое задание фрау Эдельтраут!
— Нет, вы только послушайте!
— Гангстер Тиц пошел на раут с крошкой фрау Эдельтраут!
— Похотливый козел!
Тиц сел на свое место.
— Где ты пропадал вчера? — спросил Лепан.
— Переживал творческий кризис!
— Вот выгонят тебя, тогда и будет кризис, — сказал Петри.
— Что у нас нынче в козырях? — спросил Тиц и достал свои тетради.
— Франтишек Кафка.
— Ты что-нибудь знаешь про этого малого?
— Не слишком много.
— Выкладывай! — сказал Тиц и взял у Петри тетрадь. — А по математике?
— Что-то по теореме косинусов.
— Ты сделал?
— Списал у Анти.
— Дай-ка взглянуть!
Тиц принялся делать уроки.
— Как вы находите проповедь Пия о Кафке? — прокричал с последней скамьи Фарвик.
— Галиматья, приправленная ладаном! — сказал Затемин.
— Почем ты знаешь? — спросил Мицкат.
— Неверные предпосылки!
— В каком смысле? — спросил Адлум и толкнул локтем в бок Клаусена, который уже опять читал.
— Ведь ты исходишь из того, Пий, что существует единый бог?
— Разумеется.
— Но ты же знаешь, что доказательств этому нет?
— Нет рациональных доказательств. Однако…
— Однако?
— Есть доказательства другого порядка: стройность мироздания, чудеса, исполнение молитв, кроме того…
— Но ты же знаешь, что все эти явления можно объяснить и без бога?
— Объяснить, — сказал Адлум, — но не доказать.
— В настоящий момент мы говорим только о постулатах, из которых исходит Пий, — сказал Затемин.
Клаусен опять склонился над своей книгой.
— Существуют истины, которые можно постичь, только веруя в них, — сказал он и попытался отгородиться от класса.
— Существует ложь, давным-давно разоблаченная, но все еще принимаемая за истину потому, что небезызвестная клика продолжает упрямо защищать ее имея на то причины, — в ущерб прогрессу человеческого разума.
Курафейский жалобно захныкал.
