Лампочка погасла.

— Извините, — сказал д-р Немитц. — Но о трех других карточках я в данную минуту не могу сказать вам ничего определенного. Написано просто каллиграфически: я был бы рад, если бы оболтусы писали так свои классные работы.

Гнуц разочарованно посмотрел на Немитца, забрал у него карточки и стал выстукивать по столу карандашом азбуку Морзе.

— Сколько учеников посещает ваш кружок, уважаемый коллега? — спросил он.

— Десять.

— Все из шестого «Б»?

— Все! Но, конечно, не исключено, что и ученики параллельного класса и даже ребята из пятого класса читают дома литературу, которую я разбираю на занятиях кружка.

— Остановимся для начала на ваших десяти литераторах, коллега! От кого бы вы могли ожидать такое грубое нарушение школьного распорядка — мягко выражаясь?

Д-р Немитц наморщил лоб.

— Трудно сказать. Проще было бы предположить, от кого — с известной степенью вероятности — этого нельзя было бы ожидать.

— Прошу вас!

Д-р Немитц открыл свой красный блокнот.

— Адлум, Клаусен, Фарвик, Муль, Рулль, Затемин. Если судить по общему облику — а именно через сочинения узнаешь многое из, так сказать, интимной сферы, что далеко не столь ясно раскрывается при изучении других предметов, — так вот, если рассматривать каждого из этих парней в целом, то я убежден — при расследовании эти шестеро исключаются.

— Тогда остаются, коллега?

— Лумда — этого я, собственно, тоже исключаю.

— Его отец — случайно не советник федеративного управления железных дорог?

— Да. Я поражаюсь вашей памяти, господин директор!

— Спасибо. Остаются трое.

— Курафейский. Отвратительный парень. Из Катовиц.

— Понимаю.

— Шанко — внебрачный ребенок.

— Прелести бесплатного обучения, дорогой коллега. Когда я учился, таких типов дальше начальной школы не пускали. Но в наши дни мы вынуждены принимать всякую шваль.

— Ну, по этому вопросу я придерживаюсь другого мнения, уж извините. Но я, конечно, могу понять вашу позицию. Да, остается еще Тиц. Но вчера его не было.

— Вчера?

— Да.

— А сегодня?

— Я еще не был в классе, господин директор.

— Да, верно.

Гнуц принялся что-то писать.

— Что вы намерены предпринять? — спросил д-р Немитц.

— Прежде всего я займусь этими двумя сомнительными молодыми людьми! Как бишь их фамилии?

— Курафейский и Шанко.

— Спасибо. А вы тем временем выясните, коллега, пришел ли сегодня Тиц.

— Сию минуту, господин директор.

Д-р Немитц погасил сигарету и встал.

— А если это окажется один из них? Позвольте задать вам вопрос.

— Примерно наказать. В школе, которой руковожу я, дисциплина прежде всего.

Д-р Немитц взял еще одну сигарету, но тут же положил ее обратно и сказал:

— Этого бы я не советовал — прошу меня извинить.

Гнуц перестал писать и выпрямился в своем кресле.

— А почему, уважаемый коллега? Пожалуйста, пожалуйста, говорите откровенно.

— Я не думаю, что за этим кроется злой умысел, — сказал д-р Немитц. — Ребята сейчас в критическом возрасте, они как бы изживают последний период бунта против взрослых…

— Я преподаю уже тридцать пять лет, уважаемый коллега Немитц.

Д-р Немитц все-таки решился взять еще одну сигарету, но не сел, а остался стоять, опираясь о письменный стол.

— Прибавьте к этому, что современное искусство, которым они особенно интересуются — что, впрочем, я всячески приветствую, — совершенно лишено классической simplicitas^[86] и способно оказать — во всяком случае, поначалу — в высшей степени амбивалентное воздействие, даже сбить с толку. Ребята понимают все слишком буквально, психологически это вполне объяснимо. Они еще не способны усмотреть высший смысл, иносказание, символику текста. У некоторых в голове пока что порядочная каша.

— Мне тоже так кажется, уважаемый коллега, — сказал Гнуц. — Но это еще отнюдь не основание для того, чтобы допускать здесь англо-американские нравы. Во всяком случае, пока я сижу в этом кресле. Воцарился бы немыслимый хаос. Благодарю вас за благожелательный совет, коллега Немитц. Но участь этого хулигана решит школьная администрация.

— И педагогический совет, — любезно сказал д-р Немитц.

Гнуц в ярости оглянулся на расписание уроков, висевшее на стене у него за спиной.

— А среди учителей найдутся люди, которые втайне одобрят эту выходку, — ведь я могу, господин директор, говорить с вами откровенно?

— На кого вы намекаете, господин…

Д-р Немитц развел руками.

— Тем не менее! — проскрипел Гнуц и снова уселся прямо. — Спустить такую дерзость я не могу. Именно в глазах всей коллегии это может выглядеть как непоследовательность, мягкость, недомыслие и что угодно еще.

— Коллегия, конечно, со своей стороны подсыплет перцу к этой истории — тем или иным образом, если только она будет об этом информирована. Но ее незачем информировать об этом.

— Что вы хотите сказать?

— Оставьте этот случай без внимания, господин директор. Не думаю, что возьму на себя слишком много, если скажу, что, наверное, через несколько дней буду знать, кто написал и повесил эти карточки. И существуют не столь явные способы наказания. Я, например, веду в шестом «Б» два предмета, коллега Хюбенталь ведет физику…

— Коллега Хюбенталь поддерживает руководство, — сказал Гнуц не допускающим сомнения тоном.

Он опять встал, опять подошел к расписанию и забарабанил пальцами по стеклу.

— Скажите-ка, ведь этот Кафка ко всему еще еврей?

— Когда речь идет о художнике такого масштаба, это не имеет значения, — сказал д-р Немитц.

Гнуц повернулся.

— Ну ладно, я еще раз продумаю все это дело, — сказал он. — Впрочем, вряд ли мне нужно просить вас, коллега, чтобы все, о чем мы с вами здесь говорили, осталось в этих четырех стенах?

— Само собой разумеется!

Немитц взглянул на часы.

— Уже начался второй урок, — сказал он. — Всего хорошего.

Гнуц нагнал его у дверей и протянул ему руку.

— Спасибо, — сказал он и проникновенно посмотрел на Немитца.

— Само собой разумеется, — смущенно повторил д-р Немитц. — Вы можете на меня положиться, господин директор.

— Да заткнитесь же вы, охломоны! Если нас застукает шеф, будем до рассвета корпеть над штрафным заданием!

Рулль закрыл дверь, подошел к доске, но, передумав, бросил мел в угол и, тяжело ступая, отправился на свое место.

— Кто-нибудь сегодня уже видел Пижона? — спросил Клаусен.

— Я, — сказал Адлум и, зажав руками уши, продолжал читать.

— Где?

— Оставь ты меня в покое. Возле чистилища.

— Он там щиплет фрейлейн Хробок, — хихикнул Муль.

— А ее и ущипнуть не за что!

— Мисс Глиста!

— Если ее напоить малиновым сиропом, она сможет на карнавале изображать градусник! — проверещал Мицкат.

— Ножки как спицы!

— Ты бы не прочь повязать, а?

— Неужели вы еще можете здесь читать? — спросил Затемин.

Адлум и Клаусен не ответили.

— Дай-ка мне твою тетрадь по математике, — сказал Фейгеншпан Курафейскому.

— Бэби еще не кончил списывать.

— Silence, silence, — проверещал Петри, дежуривший у дверей.

Гомон мгновенно смолк. Несколько тетрадей перешли из рук в руки.

— Восемь часов тридцать минут, — тихо сказал Фариан.

— Вместе-то подыхать веселей.

Дверь медленно отворилась. Вошел Лумда, давясь от смеха.

— Доброе утро, друзья мои!

Вопль возмущения.

— Пошел вон, бездельник!

— Фу! Кастрировать его!

— Трепло, захлопни пасть — сквозит, — сказал Лумда.

— Что у тебя случилось? — спросил Нусбаум.

— Авария.

— «Молния» не закрывалась, — попытался сострить Гукке.

Лумда смущенно махнул рукой.

— Капоне тоже явится. Ко второму уроку.

Шанко перестал писать, промокнул чернила, закрыл тетрадь и заревел как бык.

— Кончай базар! — заорал Рулль и стукнул кулаком по парте. — Только сами себе гадите! Неужели вам это еще не ясно?