Шанко сказал:

— Зачем, собственно, вы нас сотворили до женитьбы?

Мать Шанко продолжала гладить, только носом шмыгнула в ответ.

— И почему вы хотя бы не поженились, когда уж дело было сделано?

— Ему отпуска не дали.

— Трепотня! В бундесвере дают отпуск, когда у бабушки насморк.

— Война была!

Шанко лежал на диване в кухне и держал над собой, как зеркало, солдатскую фотографию отца в черной рамке.

— А он был недурен, мой уважаемый создатель!

Мать поставила утюг на перевернутое блюдце, подошла и вырвала фотографию из его рук.

— Ну и дрянь же ты! — пронзительно вскрикнула она.

— Да, я знаю. Безотцовщина!

Шанко вскочил с кровати, встал перед зеркалом и принялся выдавливать угри.

— Ты сделал уроки?

— Завтра утром сделаю.

— Гюнтер, ты хоть на этот раз не сплошаешь?

— Какие могут быть сомнения, старушка! А потом меня зачислят на довольствие в бундесвер, и ты избавишься от лишнего рта.

Мать так резко поставила утюг, что блюдце разбилось.

— Хватит! Нет больше моего терпения! Как ты смеешь мне грубить, бродяга ты этакий! Завтра с утра пойду к опекуну! Я не для того восемнадцать лет мучилась, чтобы…

— Ладно, ладно, старушка! Перемени пластинку. Я все равно сматываюсь.

Через темный коридор Шанко, топая, прошел в боковую комнатушку, которую делил со своей сестрой — они были близнецы.

Он бросился на кровать, снял с полки «За кулисами экономического чуда» и прочел несколько страниц.

— Вот сволочи! Ну и сволочи! — сказал он громко.

В коридорчике послышались мелкие шажки его сестры; не вставая с постели, он сказал:

— Не ссудишь ли мне пару монет, систер?

— Нет! А на что?

— На кино.

— С кем?

— Вы, бабы, день и ночь только и думаете: с кем?

Шанко встал, порылся в карманах брюк, ухмыльнулся и принялся набивать гильзу.

— Что тут было с мамой? — спросила сестра и включила транзистор.

— Обычный цирк.

— Она ревела.

— Это с ней частенько бывает.

— До чего же ты противный!

— А ты прелестна, Розмари!

— На твоем месте я бы от стыда сквозь землю провалилась!

— И я на твоем тоже.

— Это еще почему?

— У тебя опять засос на шее.

— Врешь!

— Вот, прошу убедиться, чуть ниже.

Шанко вынул из кармана зеркальце и поднес сестре. Она покраснела и стала искать пудреницу.

— Вот видишь! Деньги возбуждают чувственность. Сколько он платит?

— Позаботься лучше о том, чтобы найти работу! — сказала сестра и уселась к туалетному столику.

— Уже все в порядке, систер.

— Так я и поверила. Кому ты нужен?

— Представь себе — бундесверу.

— Кому?

— Бундесверу.

Шанко встал по стойке «смирно», потом прошелся парадным шагом по комнате.

— Ах, так вот почему ты сегодня нос задираешь! Там хоть начальство будешь уважать!

— Не надо преждевременных иллюзий, систер. Я не пойду!

— Что? По-моему, ты должен…

— Я откажусь, систер.

— Это не разрешается!

— Поверьте, что все разрешается, уважаемая систер! Слыхала ли ты о том, что такое демократия? Основной закон Федеративной Республики Германии, статья четвертая, абзац третий…

— А как ты объяснишь причину?

— Причину? Совесть не позволяет — вот и причина!

— Совесть! Трус ты, больше никто!

— Осторожно, систер, оскорбления такого рода караются по закону. Я ранний христианин, да будет тебе известно…

— Чего?

— Ранний христианин, то бишь христианин-протестант, придерживающийся библии. А Христос сказал: «Поднявший меч от меча и погибнет».

— Кто тебе вбил в голову этот бред собачий? Наверняка Лумумба!

— А ты пошевели мозгами, систер! За одного дурака, правда, двух умных дают, зато умные снимают сливки.

— Мерзкий паяц!

Шанко залился высоким жеребячьим смехом, потом раздавил папиросу о подоконник.

— Ужинать! — крикнула мать из кухни.

Сестра отложила карандаш для бровей и вышла. Шанко так же внезапно перестал смеяться, как и начал, сунул руки в карманы и мелкой рысцой отправился следом за сестрой.

— Он должен после окончания школы идти в бундесвер. А он не желает, отказывается, — сказала Розмари на кухне.

— Надо было и его папаше то же самое сделать. Тогда я б не мучилась так всю жизнь.

— И я тоже, — буркнул Шанко.

— Ты? Тебе-то чего не хватало? Розог хороших, вот чего!

— Почему же отец не отказывался? — спросила Розмари.

— При Гитлере нельзя было. Он каждого к стенке ставил, кто не желал делать по-ихнему. Или на «курорт» отправлял.

— Куда? — спросила Розмари.

— Ну, в Дахау или где там все эти лагеря были. Мы это называли: на «курорт».

Сестра с надеждой посмотрела на Шанко.

— В настоящее время у нас демократия, — сказал он с ухмылкой. — Прелестная вещь — делай, что хочешь.

— Для тебя полезней было бы, если бы оставались порядок да дисциплина, как тогда. А то тебе не впрок…

— Ну, зачем же так горячиться, старушка? Я ведь не нарушаю закон. Напротив, я его свято соблюдаю. Я отказываюсь идти в бундесвер, ибо мне совесть не позволяет.

— Я бы на твоем месте греха побоялась, — сказала мать.

— Господь, который сотворил железо, сотворил и кузницы, чтобы перековать мечи на орала, — сказал Шанко и скрестил руки на груди.

— Это еще откуда?

— Образование, систер! Образование, оно одно делает пролетария джентльменом!

— Вы, нынешние, больно много читаете, — сказала мать.

— А вы, тогдашние, слишком мало читали, старушка. Иначе мы бы не сидели теперь в этой дыре.

— Нам всю жизнь вкалывать приходилось.

— Это меня не вдохновляет, — сказал Шанко и пододвинул свою тарелку поближе к сковороде с жареной картошкой.

— А клянчить у тех, кто работает, — на это ты мастер.

— Ябедничать некрасиво, крошка сестрица.

— Он у тебя опять одолжить хотел? На что?

— На кино. Расширяет горизонт.

— А меня-то хоть возьмешь? — спросила Розмари.

— Что там показывают? — спросила мать.

— «Черные деньги».

— Это еще что такое?

— Это гроши, добываемые с помощью всевозможных махинаций…

— И не вздумайте идти! Смотрите у меня!

— Да я это уже давно смотрела, — разочарованно сказала Розмари.

— …или горизонтальным способом. Ляжешь в кроватку — получишь взятку.

— Замолчи, или я тебе сейчас такую оплеуху закачу!

— Спокойствие прежде всего, старушка! Если бы ты умела добывать монеты, нам бы не пришлось попрошайничать.

— Я всю свою жизнь честно трудилась! И вам, кажется, хватало!

— Хватало, хватало! В том-то и дело, что не хватало! А посему мы и остаемся жалкими пролетариями в этом западном раю!

— Здесь у каждого есть кусок хлеба, не то что по ту сторону Эльбы!

— Вот голоса, которые обеспечивают ХДС победу на выборах! Путь к демократии лежит через желудок! — ухмыльнулся Шанко и принялся ковырять в зубах.

— Я в политике не разбираюсь.

— Но право голоса имеешь! Каковое и используешь, благо у нас царит демократия.

— Просто мне Аденауэр без усов и бороды милее, чем все усатые и бородатые, которых я перевидала на своем веку — и с закрученными усищами, и с подбритыми усиками, и с бородкой клинышком!

Розмари сняла чулки и спросила:

— Где у тебя стиральный порошок?

— Вон, на окошке.

Шанко закурил и улегся на диван.

— На летние каникулы, когда я ишачил на строительстве шоссе, — сказал он и глубоко затянулся, — нам пришлось укладывать асфальт возле виллы Прадека, этого бандита…

— Он когда здесь начинал, у него и гроша не было за душой, но уж больно он энергичный! Я у него еще там работала, до переезда сюда.

— А теперь у него две тысячи рабочих, семнадцать грузовиков для доставки товара, два завода, восемь миллионов на счету в банке, вилла тысяч на пятьсот, бунгало на Коста Брава, большой «ситроен», его мадам разъезжает на «альфа ромео», шикарный такой кабриолет, отделан кожей — нет уж, не от трудов праведных все это!