Нет слов, чтобы описать тот захватывающий интерес, с каким слушал он исповедь своего друга. Саладен ему немного мешал, он попробовал сунуть его в карман, но попытка не удалась.

– Вот именно: какую женщину? – повторил Симилор, пожимая плечами с видом искушенного отгадчика ребусов, споткнувшегося на трудном слове. – Мне самому не терпится это знать. Жгучая тайна. Так вот, живут эти ребята ничуть не лучше тебя, хоть и курят дорогие сигары и щеголяют в тонком белье. Их трое, мальчики из приличных семей, а за душой ни гроша, потому и собрались вместе, чтобы удить рыбку в мутной воде… Один из них, господин Мишель, стал держаться особняком, видать, обтяпывает тайком какое-то дельце или напал на клад; двое же других, Морис с Этьеном, сущие несмышленыши. Ясное дело, про женщину, которую надо убить, нельзя было говорить с порога. Я им просто представился – дескать, способен выполнять секретные поручения, потому как начисто лишен предрассудков. Сперва они только веселились; такой их смех разобрал, когда я намекнул, что могу обучать искусству салонных танцев. И что тут смешного? Но потом меня все-таки взяли в дело и скоро отвалят денежки за мое первое поручение.

– Какое? – встрепенулся Эшалот, беря беспокойного Саладена на руки.

– Угадай, котик!

– Да что же ты там у них делал все это время?

– Спроси лучше, чего я у них не делал!

– Нанялся к этим ребятам в услужение?

– Вот еще! Разве я похож на лакея? Мне заплатят сто франков за одну операцию, ясно?

– Что это за операция?

– Пошевели мозгами, Биби, я же сказал тебе, что поручение секретное.

Эшалот снял драную соломенную шляпу и рукавом отер пот со лба.

– Это хотя бы объясняет, – с облегчением размышлял он вслух, – почему ты забросил нас с Саладеном. И это точно, что наш квартал так и кишит всякими тайнами… Но они тебе намекнули хотя бы насчет мокрого дельца, ну, насчет того самого, чтобы убить женщину?

– Ни-ни, ни словечком не обмолвились.

– И ты ее у них не встречал?

– Клянусь, ее там не было!

– Где же она прячется?

– То-то и есть. Жгучая тайна.

– И все-таки что ты там у них делал?

– Дня три, – не без стыдливости признался Симилор, – пришлось суетиться по хозяйству, сапоги ихние, прочие там всякие комиссии… Но это так, для начала.

– Какие комиссии?

– К портному, за фруктами, в ресторан… некогда было даже к вам заскочить… Зато позавчера началось настоящее дело.

Саладен закричал, явно чем-то недовольный. Эшалот призвал его к спокойствию и придвинулся к другу, вымолвив не без волнения:

– Сейчас узнаем, правду ли ты рассказываешь!

– Позавчера, – продолжал Симилор, – самый молоденький, господин Морис, добрая душа, вручил мне письмо и деньги, два с половиной франка, на дорогу. Адреса на конверте не было. Послание надо было доставить сюда…

– В замок? – вопросил Эшалот, засовывая Саладена себе под мышку, дабы пресечь его крики.

– Не совсем… Ты ведь за мной следил?

– Позавчера только до пристани… Кому предназначалось письмо?

– Тайна!

– Но ты ведь его кому-то вручил?

– Никому.

– Как это?.. Опять скрытничаешь?

– Слово чести! Я оставил письмо под большим камнем, что торчит посреди чистого поля шагах в ста от леса.

Голова Эшалота поникла от тяжких дум. Спектаклям парижских театров далеко было до приключений друга.

– Ну а потом? – выдохнул он, в то время как Саладен тихонько похрюкивал у него под рукой.

– Вчера никакой работы, а сегодня утром новое поручение.

– Опять письмо?

– Нет, велено было передать на словах… Самый страшный, господин Мишель, который сильно кутит, доверил мне секретную фразу. Думаю, тут не обошлось без амурных плутней.

– Какую фразу?

– Знай, – торжественно изрек Симилор, – ты будешь проклят во веки веков, если обманешь мое доверие! Я разболтался с тобой хуже бабы, потому как мне осточертели твои подозрения. Но знай, что я рискую не только собственной жизнью, но и жизнью своего ребенка…

– Какую фразу? – настаивал дошедший до точки кипения Эшалот.

– Тут целая история. Господин Мишель мне велел так: «Сойдешь на пристани барона Шварца и будешь себе лениво прохаживаться, засунув руки в карманы, до тех пор, пока к тебе не подойдет лакей в серой ливрее со светлыми пуговицами; он будет идти, задумчиво поглядывая на воду».

Я его видел! – восторженно вскричал бывший фармацевт. – Пуговицы, ливрея, да-да! И он то и дело поглядывал на воду. Фразу, приятель, давай фразу!.. Саладен, замолчишь ты наконец или нет?!

– Будет ли завтра день? – Симилор задал этот вопрос прямо в ухо своему компаньону.

– Что? – отдернулся тот и, думая, что ослышался, переспросил: – Будет ли завтра день?

– И ничего больше!

– Что же тебе ответил серый лакей?

– Может быть… смотря по обстоятельствам.

– Вот это да! Такой важный господин – и не знал, будет ли завтра день?

– Он должен был сначала посоветоваться.

– С кем?

– Не знаю. Он мне сказал: «Молодой человек, погуляйте, полюбуйтесь пейзажем, у нас на закате прекрасно, и не вздумайте нервничать, если я задержусь с ответом». Ну, я стал лю– боваться закатом, пейзаж, ничего не скажешь, что надо. А когда стемнело, серая ливрея вернулась и наказала передать господину Мишелю следующее: «День настанет сегодня вечером, часов в десять; место обычное».

– День?! В десять часов вечера?! – подивился Эшалот. – Как это?

– Тайна. Серый человек наверняка знал, в чем тут дело, но мне докладываться не стал.

Полупридушенный Саладен пытался выкрикнуть что-то на своем языке (надо полагать, «Спасите!»), но в эти захватывающие мгновения собеседникам было явно не до него. Эшалот напрасно пытался побороть глубокое волнение. Шлепнув себя по лбу и закинув не совсем еще, к счастью, задохнувшегося Саладена за спину, он в приступе раскаяния прижал Симилора к сердцу, поливая обильными слезами потертый плюш сизого редингота.

– Прости меня, Амедей, – бормотал он сквозь нежные всхлипы, – я питал на твой счет черные подозрения… Когда ты возвращался домой, от тебя попахивало кофием, и я думал, что ты лакомишься где-то на стороне всяческими деликатесами тайком от нас с Саладеном. Я устроил тебе проверку, и ты выдержал ее с честью!

Величие души Симилора не замедлило проявиться: он не стал злоупотреблять своим триумфом.

– Не стоит так расстраиваться, старина, – успокаивал он друга. – Пусть это послужит тебе уроком: нельзя слепо доверяться наветам ревнивого воображения.

– Клянусь, я больше не буду! – пообещал Эшалот. – Я так страдал! Дотащился аж до баронской пристани, чтобы подкараулить тебя, хотя шпионство глубоко противно моей натуре. Я видел, как ты приплыл, я прятался там, за изгородью… и если бы ты меня обманул, я бы тебе такое устроил! Но ты говоришь чистую правду. Я собственными ушами слышал, как серый лакей, похожий на банковского контролера, сказал: «Может быть… смотря по обстоятельствам». Потом он ушел, а ты прогуливался по бережку. Мне за этой проклятой изгородью не очень сладко пришлось: малыш то и дело подавал голос, еле-еле удавалось его усмирить. Потом серый человек вернулся, я слышал, как он сказал эту фразу насчет сегодняшнего вечера и десяти часов. Но я, признаться, никак в толк не возьму, Амедей, что это за секреты такие и как это по ночам может быть светло?

Симилор усмехнулся с видом человека, способного видеть подальше собственного носа.

– Секреты такие, что сам черт ногу сломит, – пояснил он и воскликнул: – Погляди, ты же держишь Саладена вниз головой!

– В этом возрасте им совершенно все равно, как их держат, – авторитетно высказал Эшалот.

Симилор вернул ребенка в правильную позицию, малыш при этом отчаянно отбивался, словно подтверждая справедливость высказанного насчет его возраста замечания. Возвращаясь к прерванному разговору, любящий отец промолвил:

– За семью печатями тайна! Все тщательно продумано, ну прямо как у франкмасонов: секретная переписка, таинственные пароли, множество членов… Я, пока добрался до замка, имел случай убедиться, что чуть ли не половина Парижа греет руки на этом деле. Штука рискованная, но без риска в люди не выбьешься.