Глеб, захлопнув тетрадь откинулся на кресло. Жизнь Маши была яркой вспышкой, такой же, как и она сама, и он не подозревал ничего подобного. Для него всё было забавной игрой, он думал, что и сам игрушка для неё. Когда после поездки в Сочи, Влад спросил его про Машу, он же сказал, как решит она. И был уверен, что это только её решение, ей всегда мало. И втроём было чудесно развлекаться, Маши хватает на всех. А ещё после Сочи она делала аборт от него, и ничего не сказала. А если бы сказала? Как бы он поступил? Дал денег и всё? Деньги она и так достала, без его помощи. По –другому он поступить бы не смог. А ещё она крутила любовь с его Дианой, это вообще в голове не укладывается. Диана такая традиционная, с классическим подходом, но Маша и до неё добралась, а он то удивлялся, откуда умения.

Глеб снова открыл тетрадь и вдруг, в самом конце, наткнулся на свернутый в конвертик, вклеенный листок, предчувствуя недоброе, он развернул его, и сразу наткнулся на большие красные буквы ГЛЕБУ, дальше шёл текст ровный, чёткий, будто отпечатанный «А теперь, мой котик, я поговорю только с тобой. Сегодня я поняла, что меня скоро не будет и вдруг осознала, что даже хочу этого, и мне хотелось бы поговорить с тобой, дать напутствие, сказать последние слова. Я любила тебя, всегда любила, хоть и самой себе боялась в этом признаться. Я остро почувствовала это, когда ты вернулся с того света, и мы с тобой поговорили у меня дома на кухне, а потом поехали к тебе. Помнишь ту нашу ночь? Мы чуть с ума не сошли от страсти, твои соседи стучали нам по батарее, а твой братишка выл и плакал в своей комнате, с утра я сбежала от тебя, испугавшись своих чувств, я же никого не любила никогда, только использовала в своих интересах. Сбежала, чтобы вернуться на следующий день, как голодная собака к кормушке… а ты еще смотрел на меня честными глазками и говорил, что Макс твой друг, ты так не можешь, а потом целовал меня так, что у меня кровоточили губы и оставались синяки на теле от твоих захватов. Котик ты такой, говоришь одно, делаешь другое, тебе хочется быть правильным, хорошим, но ты не такой, твоя мать – шлюха, как и я, у тебя это в генах. Любовь, верность, семейные традиции это не про нас, котик. Если б ты это понимал, ты бы выбрал меня в спутницы жизни, я б на все твои походы «налево» смотрела бы сквозь пальцы, и сама бы, наверное, ходила туда же, а потом бы мы с тобой в постели курили, смеялись и рассказывали друг другу о наших похождениях. Я пыталась даже соответствовать твоему типажу женщин, я заметила, что ты любишь длинные волосы и отрастила свои, я слегка похудела, стала делать маникюр, потому что твои женщины всегда были ухожены. Но ты выбрал себе другую, правильную, честную, верную, и она требует от тебя того же, но ты никогда не сможешь ей это дать…

Когда бы ты наигрался в семью с Дианой, устал бы от семейного быта, ты позвал бы меня снова, как звал всегда, когда тебе было плохо/скучно, и я бы прибежала, прилетела, пришла, приползла, чтобы развеять твою скуку. Я всегда была твоей покорной слугой, твоей личной шлюхой. Ни черта твоя Диана не знает, какой ты можешь быть, никто тебя не знает лучше, чем я, разве что только Яна… да и ей часто не до тебя. Вот так и получается, что всегда рядом с тобой, твоим невидимым ангелом хранителем выступала только Машка. Только я знаю тебя настоящего, когда не надо никем притворяться, строить из себя такого идеального парня, томно смотреть, поднимать бровь, насмешливо улыбаться (не спорь, ты всегда это делаешь, если задался целью покорить очередное женское сердце, я столько раз за этим наблюдала), только я знаю, как звучит твой искренний смех и как умеют улыбаться твои глаза. Я знаю, когда ты о чём-то задумываешься, то кусаешь краешек губ, когда злишься, между бровей появляется маленькая морщинка, а когда смеешься – у тебя ямочка на щеке справа чуть глубже, чем слева, а глаза у тебя имеют свойство менять цвет от почти прозрачных, как холодное озеро до глубокого серого, как тяжёлое пасмурное питерское небо… Только я знаю самые эрогенные точки на твоём теле, о которых ты и сам, возможно, не подозреваешь (и они совсем не там, где ты думаешь), когда я их ласкаю, это тебя доводит до исступления, но я тебе о них не расскажу. Я хочу, чтобы, по-прежнему, самые сильные сексуальные ощущения у тебя были связаны только со мной. Да я передала какие-то умения Диане, но далеко не всё, самое сокровенное я оставила себе. Ты весь огонь, живой, горячий, опасный, как твоя татуировка на плече и шее – языки пламени -, которые я так любила трогать языком, помнишь? А наша поездка в Сочи… самое яркое моё воспоминание, как ты хотел меня везде, как любил меня… и даже с наслаждением вспоминаю, как ты грубо обошёлся со мной в ту ночь, когда я тебе слегка изменила, как мне было больно, но это была сладкая боль. Помнишь, как ты был жесток со мной, до крови, до синяков? А потом стал необыкновенно нежен, целовал ссадины, любил меня до утра и шептал такие слова, что я мгновенно забыла всю боль, и ради этого готова была ещё раз всё пережить … Я ведь забеременела от тебя тогда, но я убила нашего ребёнка, шлюхи не имеют право иметь детей, да и тебе не нужно это. После нашей чудесной поездки ты отпустил меня к Максу, а потом и к Владу, не зная, как мне было больно, а наразвлекавшись со мной, ты и вовсе послал меня подальше, и я даже подумывала убить себя, но потом решила, что рак это сделает и так. Я всегда была для тебя вещью, тряпкой: вытерся, потом передал кому-то, захотел выкинул, я не осуждаю тебя, ты такой и другим не будешь. Я бы могла тебе еще много писать о своей любви, но надо ли тебе это? Ты порхаешь от цветка к цветку, как бабочка… Порхай, моё солнце, живи, люби, дыши и не слушай никого… И иногда вспоминай меня, вспоминай ту, которая никогда ничего не требовала от тебя, которой не нужны были твои деньги, дома, машины, твоя верность, любовь, мне нужна была лишь капля твоего внимания, я лишь хотела втиснуться между твоими райскими птичками, чтобы почувствовать вкус твоих губ и ласку твоих сильных рук. И прости меня, прости, что иногда, выпив, не сдерживала себя и лезла к тебе, когда ты был не один, ты злился и осаживал меня, и между бровей появлялась та маленькая морщинка, которую мне так хотелось разгладить поцелуем.

Прощай, мой любимый, родной, я буду ждать тебя в аду, ибо рай мне не светит, как и тебе. И мы там ещё устроим с тобой шабаш, так что черти покраснеют от стыда… Целую тебя и бесконечно люблю. Навечно твоя рыжая Машка.

Котик мой, теряя меня, ты не знаешь, что теряешь… Мне так жаль тебя, так жаль… так жаль…»

Глеб машинально смял листок, сердце колотилось так сильно, что казалось выпрыгнет из груди, его всего трясло, он еле смог зажечь сигарету, забыв, что Диана просила не курить в гостиной, в его глазах стояли слёзы. Он знал её столько лет, но ничего о ней не знал, не знал, не знал … или не хотел знать? Неужели он не видел, что её глаза просили, умоляли его о чем-то большем, чем просто секс, да, в минуты страсти она шептала ему о любви, но и он всегда делал так, говорил слова любви, ни капли не испытывая её, слова в постели говорить так просто. Его дурная привычка ничего не спрашивать, всё принимать как должное, в очередной раз подвела его, он бы мог ей помочь, спасти. Почему ты мне ничего не говорила, я думал, что я для тебя просто развлечение, мужчина, с которым можно было выпить и покувыркаться в кровати. Если бы ты сказала…. Глеба пробрала дрожь, ну если бы сказала, чтобы это изменило? Нет, Маша права, как бы он не дёргался, он всё равно остаётся сыном шлюхи, и из него это не вытравить. Он такой же, как и мать, миллион любовниц, а чувств нет, только похоть. Глеб сжал стакан с такой силой, что тот раскололся, оставив порезы на ладонях, Глеб смотрел на выступающую кровь, почему она красная? Она у него должна быть чёрная, как его душа. Почему они все влюбляются в него? Кто он такой? Что в нём такого? Чем он цепляет? Какое он имеет право влюблять в себя, если сам любить не умеет?

– Глеб, ты что куришь здесь? – ослепила вспышка света, в дверях стояла Диана. – Я же просила.