- Это не те заключенные, эти не убегут.
"Зеки" приятного вида, интеллигентных манер то же сказали что-то странное:
- Учитесь ребята, станете инженерами и у нас на "зоне" электриками работать будете или станете мастерами зажигалки клепать.
Спросил об этом у отца и получил по шее за то, что разговаривал с заключенными.
- Ты что, всю семью погубить хочешь?
Откуда мне было знать, что в лагерях в то время, кроме уголовников, было еще много людей, не совершивших никаких преступлений, а пострадавших по 58 статье. ("58 статью дают. Ничего, говорят, вы так молоды. Если б знал я, с кем еду, с кем водку пью, он бы хрен доехал до Вологды").
Преступность была и в то время. Однажды я нашел в зеленой зоне
(огороженная забором из штакетника десятиметровая полоса, отделяющая торфяной склад от жилого массива) полоску нержавеющей стали сантиметров двадцать длиной, которая была заточена как финский нож.
На лезвии были какие-то бурые разводы. Показал отцу. Тот забрал у меня нож и утопил в озерце в районе торфяного склада, а затем строго-настрого предупредил меня о том, чтобы я никому, даже старшему брату, не говорил о моей находке.
- Пойми меня правильно. Как граждане, мы обязаны доложить о своей находке в милицию. Но так как ни они, ни мы не знаем, кому принадлежит этот нож и какое преступление им совершено, то мы, а, вернее, я буду самым главным подозреваемым. Так как вряд ли найдут владельца этого ножа, то на меня запишут какое угодно нераскрытое преступление и посадят в тюрьму, причем не в ту, которая у нас, а пошлют куда-нибудь в тайгу, откуда очень трудно вернуться. Если хочешь, чтобы у тебя был отец, то молчи, кто бы и что тебя не спрашивал. Ты ничего не находил и ничего не знаешь.
С точки зрения Павлика Морозова, мой отец не по-граждански поступил с моей находкой. Частенько мне доставалось от него за мои прегрешения. Так что, по всем втискиваемым в меня правилам, я должен был пойти и доложить о находке и о том, что мой отец не позволил мне выполнить мой гражданский долг. Думать я мог о чем угодно, но я не мог понять, как можно сделать заявление на своего отца, который из кожи вон лезет, чтобы прокормить семью. После работы еще и калымит где-то и что-то кому-то сваривает, приваривает, слесарничает.
Занимается незаконным по тем временам частным промыслом и деньги за это берет. Да, иногда приходит домой выпивши, и крепко. Но всегда принесет нам с братом какой-то гостинец. Порадуется успехам в школе.
Поддаст за двойку. Не идеал, но мой отец намного лучше отцов моих друзей. Сам не съест, но дети должны быть сытыми. Поэтому, что бы нам ни говорили в школе, какие бы ни приводили примеры, но наша семья всегда была тем элементом, на которые вопросы политической бдительности распространялись только в том, чтобы младшие не вздумали повторять то, что они слышали от старших, хотя сами старшие мало чего говорили из опасения за свою жизнь и судьбу семьи.
Уже в более позднее время отец рассказывал о том, что долгое время он с тревогой ожидал известий о судьбе своего двоюродного брата по отцовской линии. Какой-то он непутевый был, - рассказывал отец. - Когда молодежь ходила в другие села на заработки, то все парни домой либо деньги приносили, либо вещи справные: сапоги, гармошку, инструмент хороший. Каждый родителям и соседям хвалится, как он поработал и что заработал. А брат его двоюродный потихоньку пришел и сидит на крылечке. Отец его и спрашивает, - показывай, сынок, что заработал. А я на божничку деньги положил, тятенька, - отвечает сын. Пошел отец посмотреть, а на божничке пятнадцать копеек серебром лежит. Отец берет в руки вожжи, выходит на крыльцо и давай охаживать сына по спине, приговаривая, - ах, подлец ты такой, отца своего опозорил. Получив свое, сын и говорит, - да, а если бы я рубль заработал, то вы, тятенька, меня бы до смерти забили.
Двоюродный брат отца был отчаянным до сумасбродства. Один мог выйти на драку против любого противника. Ему ничто не стоило зайти в толпу совершенно незнакомых людей, выбрать самого сильного парня и ударить его по лицу. Били его за это нещадно, но он всегда оставался живым и не утрачивал своей смелости. Поверь мне, - говорил отец, - он и во время войны никуда не пропал и после войны не пропадет.
Много людей, которых считали без вести пропавшими, просто были в плену, а потом не возвращались, чтобы не подвергать репрессиям себя и свою родню. Ох, и будут у тебя, сынок, неприятности на твоей службе, когда выяснится, что твой троюродный дядя из-за границы разыскивает наследников. Пусть уж лучше бы он погиб смертью храбрых, прости Господи. Хотя, он не такой дурак, чтобы неприятности родственникам приносить
Мне и сейчас интересно слышать руководителей сегодняшней компартии о том, что в годы репрессий они были уже сознательными, но не слышали, чтобы в местах их проживания кого-то посадили за просто так. За так, конечно, никого не садили. Не было такого, чтобы просто так взяли и посадили. Должно быть дело. Дело начинается с информации о преступлении. Сосед на соседа в коммуналке донес, что враг рядом живет и враждебной деятельностью занимается: попискивает что-то, как будто на телеграфном ключе работает. Приложили бумажки. Сформировали дело. Передали в суд. Посадили. И человека нет, и жилищные условия улучшил. Начальник взбучку дал, донес, что начальник саботирует то-то и то-то. Что угодно и кого угодно можно подвести под саботаж.
И нет начальника, и перспектива служебного роста появилась. И сколько такого по России было. И враги писали, и сволочи разного рода, и люди, для которых принципы важнее всего на свете.
Компанейшина она штука заразная. И видимость законности сохранена.
Уже в армии мои знакомые работали в комиссиях по реабилитации незаконно репрессированных. Оказывается, среди репрессированных было очень много "деятелей", на которых клейма ставить некуда за превышение служебных полномочий и использование служебного положения в личных целях. Занимал высокий пост и сам отправлял на каторгу или на расстрел тех, кто работал рядом. Как у Сергея Михалкова:
"Воровал, попался, а теперь твердит до неприличности, что он де жертва культа личности".
Под борьбу с преступностью легко загнать и борьбу с политическими противниками. Каковы бы ни были законы, но до тех пор, пока судьи будут на стороне прокуратуры (обвинения) и так называемых силовых структур (органов безопасности и внутренних дел), а такое положение в нашей судебной системе сохраняется до сих пор, репрессии типа 1937 года могут повториться снова в случае прихода к власти как левых, так и правых радикалов, особенно тех, кто без труда получает квалифицированное конституционное большинство в парламенте.
Мне очень понравился факт, приведенный Н. Хрущевым в своих воспоминаниях. На партийно-хозяйственном активе, одна женщина во время выступления сказала, что, глядя в глаза такого-то, она видит, что этот человек враг народа. По тем временам песенка этого человека была спета. Не ответить на обвинение, значит, признать его.
Оправдываться, значит подтвердить, что за обвинением что-то кроется.
А этот человек встал и сказал, что, глядя в глаза этой женщине, он видит, что она женщина легкого поведения, но выразил это одним словом с окончанием "дь".
Смех в зале и никаких последствий для этого человека. Но такое, вероятно, бывало не часто.
Не зря, наверное, был придуман такой анекдот. В гостинице в общем номере соседи одного гражданина очень шумно вели себя и на замечания не реагировали. Тогда этот человек встал, подошел к электрической розетке и сказал в нее: "Товарищ майор, прошу принять меры к распоясавшимся жильцам номера 13". Все притихли и потихоньку легли спать. Утром гражданин просыпается и видит, что он в номере один.
Спрашивает у горничной, куда все подевались. А их ночью всех арестовали, - отвечает она. А меня почему не арестовали, - спрашивает гражданин. Товарищу майору очень ваша шутка понравилась.
Предпосылкой для возрождения ситуации 1937 года в России является и статья уголовно-процессуального кодекса, позволяющая задерживать любого человека по подозрению в совершении преступления. Под подозрение можно подвести любого (один чекист сказал подследственному: видишь за окном люди ходят, так вот они все подозреваемые, а ты уже обвиняемый). Пока находят доказательства его причастности или непричастности к инкриминируемому преступлению, человек сидит в тюрьме (следственном изоляторе) год-два, а потом оказывается, что к преступлению он не причастен. За что он сидел? А так, под ногами мешался.
