Но… До одной ночи.

Под моими парусами, выкрашенными красками, что горели в темноте,

На палубах, застланных дорогими коврами и украшенных фонариками,

Каждую ночь давали чудесный бал.

Со всей земли

Сбегались к моему царству вечного праздника,

Где рекой лились вино и эль,

Яхточки дворян-кутил, детей герцогов и королей.

Со мной пили и плясали графини и принцессы,

Имена которых я не озвучу, чтобы не скомпрометировать прекрасных дам,

Со мной в карты играли бароны и маркизы,

Звучных фамилий коих я не назову, чтобы не вгонять проигравших в краску!

Гости пировали и чествовали хозяина бала,

А я, стоя на марсе с золотым кубком,

В котором под Луной блестел ром,

Слушал гимны и оды самому себе.

Но… До одной ночи.

Той ночью, как всегда, затрубили музыканты,

Сзывая гостей на палубу для танцев в брызгах холодных волн.

Той ночью, как всегда, я – эх, заправский ассасин! – спустился с марса по парусному канату,

Предстал на палубе, облаченный в парус, точно в царскую мантию, во всей красе.

Все гостьи желали танцевать со мной,

Оживленно шуршали подолы и веера,

Но я,

Пускай у меня и была невеста,

Не привык ограничивать свои тело и дух хоть в чем-то,

Так что я выбрал ту, имени которой не знал.

На ней было черное платье, пропахшее соленой водой,

Тяжелое от блестящего на верхнем подоле песка,

Украшенное костями рыб, водорослями, мертвыми морскими звездами

И маленькими хрупкими ракушками, такими, какими обрастают подводные камни.

Ее длинные прямые волосы были темны, как глубокое море,

А глаза ярко светились в бликах фонарей и звезд.

В жарком танце она впилась когтями мне в глотку

И лодыжкой коснулась моего бедра.

Моя рука скользнула к ее ноге…

И, клянусь, чулки на ней были из настоящей чешуи!

Я целовал ее, наматывая на пальцы нити черного жемчуга,

Сжимавшие ее шею и оставлявшие на ней следы, похожие на жабры,

И клялся ей в вечной любви.

Помнил я про свою невесту, про свою прекрасную баронессу,

Но язык сам говорил безумные вещи,

Стоило мне заглянуть в бездонные глаза моей зеленоглазой красавицы.

Так и пел я ей:

«Зеленоглазая красавица, пляши со мной вечно!

Зеленоглазая красавица, мне не нужен будет никто,

Если ты вечно будешь задевать меня жемчужными браслетами,

Обнимать холодными влажными ладонями,

Обвивать длинными мокрыми волосами,

В которых сребрятся осколки ракушек.

Зеленоглазая красавица, пляши со мной вечно!

Все золото и все гобелены, которые я имею,

Станут твоими,

Если ты согласишься бесконечно плясать со мной,

Зеленоглазая красавица!

Не отказывай мне, зеленоглазая красавица!

Не обрекай на меня на муки, отказав мне,

Зеленоглазая красавица!»

Она согласилась моей женой стать, и я самым счастливым был в тот миг.

Помнил я о своей невесте… Но приказал себе немедленно ее забыть!

И мы танцевали, пока жаждала не заставила мою красавицу удалиться с палубы.

Тут – о, рок! О, богиня везения! – меня и нашла баронесса в бордовом платье.

Я мигом опомнился,

Как ото сна пробудился,

И поцеловал каждый из ее золотых перстней, каждое звено цепочки на шее, каждый светлый локон.

Зазвенели разбитые стекла

И женский пронзительный крик поразил палубу громом,

Заставив самых впечатлительных графинь и пажей лишиться чувств.

Я увидел зеленоглазую красавицу,

По щекам коей скатывались жемчужинки слез,

Руки которой дрожали и длинными ногтями взрезали подолы платья.

Она, задыхаясь от боли предательства,

Кинулась к носу корабля,

И я побежал за ней.

Но я не нашел ее там.

Только платье лежало на перилах,

А Луна на мгновение озарила в воде серебристый хвост касатки.

Я взял в руки платье и прижал к себе так,

Как прижимаю теперь эту лютню.

На крик зеленоглазой красавицы

Примчал мой лучший друг,

Обнаживший ржавую, прогрызенную подводными течениями пиратскую саблю.

Для меня он – просто Ланц,

А вам его настоящее имя подсказали бы синяя кожа, перепончатые руки,

Светящийся отросток на шляпе, как у глубоководной рыбы,

Лиловые длинные волосы,

Затуманенный, как у всплывшей селедки, один глаз,

Черный и пустой, но с огоньком на самом дне – другой.

Это был сам Меланоцет Джонс.

Я пожал его склизкую руку с бирюзовыми браслетами,

Благодаря за готовность вступить за лучшего друга в битву,

А он отшатнулся.

«С чего ты решил, что я тебе на выручку с саблей бежал? –

Спросил меня он. – Я спешил на глас моей младшей сестры, Батиаль, дочери морской впадины!»

Тогда я рассказал ему о случившемся, а он, пьяный в розу ветров от всего моего южного вина и северного эля,

Мгновенно стал трезв, как облитый ледяной морской водой.

Ланц положил мне на плечо руку и предостерегающе зашептал:

«В шлюпку садись сейчас же и плыви к любому берегу,

О спасении моля всех своих богов,

Потому что, клянусь тебе челюстью мурены, застрявшей в голенище моего сапога,

Твой корабль обречен.

Сестры мои – сирены и морские чудовища, Батиаль из них самая младшая, у отца любимая.

Если кто не по духу ей – она топит обидчика или судно его.

Сухое сердце отца размокает от слез младшенькой дочки,

И он выполняет любую просьбу ее.

Велит горемычная – он всех сестер ей в помощь погонит,

А у меня, единственного наследника глубин и кладбищ разбитых кораблей,

Отнимет власть над голодным кракеном,

Скажет сестре слова заветные,

Что будят монстра и заставляют его в песке из недр земли к поверхности пути себе рыть громадными щупальцами.

В шлюпку садись и проваливай,

Потому что не корабль это теперь, а могила.

И если тебе повезет невредимым добраться до берега –

Считай себя самым большим любимцем фортуны.

Двенадцать крючков мне в язык, если я хоть в чем-то тебе солгал, де Рейв!

Убирайся с этого корабля,

Потому что скоро он ляжет на морское дно,

Где холодные ненасытные твари станут грызть его дерево, как термиты,

Убирайся!»

И раньше, чем он окончил, из воды вынырнули тысячи уродливых женщин с жабрами, плавниками и иглами.

Они имели рыбьи хвосты,

Порванные лапами морских чудовищ или топорами моряков,

Обвязанные остатками рыбачьих сетей, из которых морским девам всегда удавалось сбежать с боем или без боя.

У них были хребты акул, челюсти пираний и зигзагообразные когти,

Которые крепко вонзались в дерево и пробку,

Точно дорогой штопор.

Они кружились в волнах, пытаясь поднять с родного дна водоворот,

Выламывали доски корабля

И пели так,

Что многие мужчины рвали на себе волосы, кричали и с безумным воем бросались с палубы в бездонную воду.

Я бы и сам, наверное, в бездну бросился,

Если бы мне от выкриков принцесс, баронесс и герцогинь не заложило уши.