— Хм… — смутился пуще прежнего Дукельский. — Насколько я знаю, козы вообще в балете не смыслят.

Все от души рассмеялись.

— Спасибо вам хотя бы за то, — смягчился отец, — что приструнили Эйзенштейна и он последовал моей красной линии.

— Какой красной линии, папа? — спросил Вася.

— Сначала по сценарию фильма на этом не заканчивалась, — стал объяснять первый хозяйкин секретарь, — и после победы в Ледовом побоище Александр Невский должен был ехать в Орду просить ослабить иго, пользуясь тем, что он такой прославленный полководец. В орде ему дают чашу с ядом, он едет назад и по пути умирает. Я написал резолюцию, что на экране не должен умирать такой славный герой, и провел красным карандашом линию после слов «На том стоит и стоять будет русская земля». Написал: «Здесь конец картины». Мы все знаем, какой у Эйзенштейна норов. Он не соглашался. Но товарищ Дукельский его уломал, и в итоге мы получили хорошую фильму. Или, как вы говорите, Семен Семенович, качественный продукт. У вас не кино, а какой-то продуктовый магазин, ей-богу!

— Да, этот котеночек не хотел заканчивать на словах про русскую землю, — заговорил Дукельский, радуясь, что его, отругав, теперь похвалили. — Кричал: «Это пафосно!» Кричал: «Искусство должно быть трагичным!» Кричал: «Нам делают обрезанье!» Но я был тверд. У меня есть главное слово: «линия». А тут и товарищ Сталин свою красную линию провел.

Его уже не слушали, наливали вино, чокались, поздравляя друг друга с тем, что в советском кино появилась еще одна сильная картина. Каганович даже предложил еще раз посмотреть, Берия согласился, но отец возразил:

— Не надо, я хозяйке обещал смешную американскую. Предлагаю желающим еще раз посмотреть «Новые времена» Чаплина. Нету возражений? Товарищ Дукельский, вы привезли?

— Никак иначе, — ответил председатель кино.

^{И. В. Сталин. Конец 1930-х. [РГАСПИ. Ф. 558.Оп 11. Д. 1665. Л. 7]}

И все с удовольствием стали смотреть чаплинскую смешнятину, в которой Васе больше всего нравилось, как Чаплин гаечным ключом хотел отвинтить пуговицы у прохожей тетки, отцу — как он неожиданно, сам того не желая, влился в демонстрацию рабочего класса и стал ее лидером с красным флагом, а Сетанке — как он привел девушку в ночной магазин и как они потом некоторое время жили в заброшенной хижине. Ей страшно хотелось тоже так поселиться с возлюбленным, только, конечно, не с чаплинским смешным и нелепым бродягой.

Покуда смотрели, Вася несколько раз поглядывал на Дукельского и однажды толкнул сестру и громко произнес:

— Глянь-ка, а этот котеночек вообще не смеется!

На что отец гневно шикнул:

— Товарищ Всталин, нельзя ли потише?

А когда сеанс окончился, он отвел детей в сторонку и грозно произнес:

— Если вы еще вздумаете вмешиваться в разговоры взрослых, я запрещу вам приходить сюда. Понятно?

— Лично я уже взрослый! — взбеленился Вася. — Мне уже семнадцать. И я — Сталин!

— Ты? — еще больше рассвирепел отец. — Ты Сталин? Даже я еще не Сталин!

— Это как это? — опешил Вася.

— Вон Сталин, — кивнул отец в сторону недавно появившейся в Зимнем саду собственной белоснежной статуи, почти в полный рост. — На трибуне Сталин. В умах людей Сталин. В сердцах людей Сталин. А я… Короче, если ты, паршивец, в летной школе будешь так же плохо учиться, как в школе, не дам тебе носить фамилию Сталина, будешь Троечкин.

И Свету с Васей отправили вон, а отец еще остался праздновать со своим ближним кругом успехи отечественного кинематографа. А заодно и американского. Впрочем, Чаплина главный зритель давно уже считал тайным агентом советского кино.

Глава пятнадцатая. Суров я был с вами, дети мои!

Сколько ни презирай суеверных, а ночью на кладбище каждому человеку жутковато, даже кладбищенскому сторожу. Мокрый снег чавкает под сапогами, небо очистилось, и светит луна. Палосич остался в лимузине, Власик — у самого входа на кладбище, а он медленно идет в сторону высокого беломраморного прямоугольника, увенчанного головой и рукой, испуганно прижатой к горлу. Шесть лет назад в эти ночные часы любимая Татька убила себя, и каждый год он приезжает сюда, где лежит ее прекрасное тело, ныне истлевшее. Как редко он дарил ей цветы при жизни и как часто привозит их сюда — белоснежные лилии, она их так любила, или дамасские белые розы «Мадам Харди», она называла их «сама элегантность». Он кладет большой букет поверх лежащей у подножия памятника чугунной розы, как сейчас, и садится на мраморную скамейку.

Шесть лет прошло с той самой черной ночи в его жизни, после которой он проснулся горестным вдовцом. Кладбище постепенно заселяется. Когда шесть лет назад сюда привезли Татьку, здесь ее уже ждали композитор Скрябин, революционер-анархист Кропоткин, писатель Фурманов, поэт Брюсов, режиссер Вахтангов, а также перенесенные из разоренных Симонова и Данилова монастырей Гоголь, отец и сын Аксаковы, Веневитинов, Языков, Хомяков. Потом неподалеку от них получил прописку Чехов, переехавший с основной территории монастыря, похоронили скульптора Андреева, автора памятника мрачному Гоголю, поэтов Багрицкого и Андрея Белого, психиатров Ганнушкина и Кащенко, циркача Дурова, писателя Гиляровского, певца Собинова, дипломата Чичерина, а в прошлом году на кладбище за южной стеной Новодевичьего монастыря обрели покой писатель-сатирик Ильф и театральный режиссер Станиславский.

В целом, вполне культурное соседство образовалось рядом с тобой, Татечка.

Он сидел и смотрел на ее руку, страдальческое милое лицо, на узорную башню монастыря и сияющий под луной купол колокольни. Вокруг ни души, и он может вполголоса поговорить.

— Вот, Татька, стало быть, отправили нынче Ваську Красного в военную авиашколу, — начал он в усвоенной манере бесед с женой, как если бы говорил какой-нибудь чеховский старичок у могилы безвременно ушедшей супруги. — Он дерзит, хулиганит, но парнишка славный у нас вырос. Книг не читает, поросенок эдакий, но остроумен, беседу поддержать умеет. Думается, в авиашколе из него все-таки толк получится. Если не будет с бутылочкой дружить, а то в последнее время завел себе стеклянную подружку. Я пресекаю, пресекаю, что ж ты думаешь, гляжу сквозь пальцы? Так что вот, улетел наш соколик в Качу. Это там, под Севастополем.

Он замолчал, оглядываясь по сторонам, не слышат ли. Удивительное совпадение — башня, рядом с которой он положил навсегда свою Татьку, называется Чеботарная, от слова «чеботы», то есть короткие сапоги с каблуком. А почему? Потому что под ней раньше располагалась монастырская сапожная мастерская. Когда-то давно отец учил его сапожному делу, и по сю пору иной раз тянет посапожничать.

— Сетанка учится образцово. Хорошая девочка. Но в свои двенадцать уже начала задумываться о всякой там любви. Спрашивала меня, в кого лучше влюбиться, в артиста или в летчика. Я сказал: «Главное — не в шалопая». Внешне и по характеру на меня больше похожа. Но ведь и считается, что, если девочка в отца, будет счастлива.

Он помолчал, будто выслушивая долгий ответ с того света, и, тяжело вздохнув, сказал:

— Понимаю. Но мной даны указания все это дело сворачивать. Достаточно очистили. Конечно, вместе со всякой нечистью могли попасть и невиновные, но без этого никогда не бывало. Ни при Иване Грозном, ни при Петре Великом. Без этого сильной державы не построишь. Ты, конечно, против, я в этом не сомневался. Но ты женщина, тебе и полагается всех жалеть. А мне на моем месте приходится брать на себя великие грехи. Мать мне сказала, когда я к ней в последний раз перед смертью ездил: «Ты кто теперь будешь?» Я сказал: «А вот как раньше цари были, так я теперь, можно сказать, царь». А она горестно так вздохнула и говорит: «Плохо. Лучше бы ты стал митрополитом!» А теперь вот и ее не стало, некому меня пожурить, как мальчишку, как я Ваську Красного журю.