— Да! Да! — опять закричал Берия. — У вас в фильме все бегут. Бегут туда, бегут сюда. Зачем бегут? Почему бегут? Я лично отвечал за эвакуацию. Мы эвакуировали планомерно. Даже скот вывозили в хороших вагонах, иногда в цельнометаллических, как это описано в романе «Гурты на дорогах».

— Кстати, вы читали роман «Гурты на дорогах»? — спросил Иосиф Виссарионович Сергея Аполлинарьевича.

— Читал, товарищ Сталин, — соврал Герасимов и покраснел, эту повесть Виктора Авдеева он не осилил. В ней автор показывал, как в начале войны отступление и эвакуация проходили слаженно, как по маслу.

— Кто написал этот роман? — спросил дальше Сталин, и Герасимов, еще больше смутившись, назвал невпопад не имя автора, а имя персонажа этих чертовых «Гуртов»:

— Веревкин, товарищ Сталин.

— Какой Веревкин? — возмутился Хозяин. — Этот роман написал… Как его там? Товарищ Поскребышев, позвоните в издательство «Правда» и узнайте, кто написал роман «Гурты на дорогах».

Поскребышев позвонил и узнал:

— Виктор Авдеев, товарищ Сталин.

— Ну вот, а никакой не Веревкин! — все больше закипал Сталин, и Герасимову припомнилось, как однажды его подстерегли бандиты и, прежде чем ограбить, некоторое время орали что-то несусветное: «Ты кто такой? Ты враг народа Бухарин, вот ты кто! Ага? Что смотришь, морда? Признавайся, что ты Бухарин, гнида. Признавайся, падла!»

Сталин встал со своего кресла и, пыхтя трубкой, принялся прогуливаться взад-вперед по красной ковровой дорожке. Берия стал протирать пенсне, противно улыбаясь Герасимову.

— Работники кино и театра должны знать произведения советских писателей, — заговорил Сталин. — Ибо всякая драматургия есть результат творчества, а литература является основой искусства, которое должно служить оздоровлению общества, в какой бы форме оно ни выражалось.

Он вернулся к своему месту, не спеша почистил трубку и заново набил табаком. Минуты три все молча на это взирали. Герасимов ощутил, как в данный момент он люто ненавидит этого назидателя. Именно такое слово мелькнуло в голове — «назидатель».

— Поговорим о фильме «Молодая гвардия», — воскресил разговор из непродолжительного обморока Сталин. — У вас в этом фильме все большевики погибают в первой серии, и после этого молодежь начинает действовать против фашистов без всякой поддержки со стороны коммунистов. Большевиков расстреливают в первой серии и закапывают, можно сказать, живыми в какой-то яме. А одного из них фашисты протыкают штыком насквозь. Кстати, как вы это сняли, что его протыкают насквозь?

— Я? — прозвучал в зале голос Герасимова, и сам режиссер усомнился, он ли это якнул. — А, очень просто, товарищ Сталин. На груди у артиста накладывается металлический панцирь, впереди которого устроен раструб. Штык, сделанный из металлической ленты, входит в раструб, изгибается в дугообразном пазу внутри панциря и выходит с другой его стороны. Создается впечатление, что грудь человека проткнули насквозь.

— Чего только не придумают эти киноделы! — усмехнулся Сталин. — А как звали того большевика, которого проткнули штыком?

— Шульга, товарищ Сталин.

— А в Краснодоне был большевик по фамилии Шульга?

— Нет. Это собирательный образ. Большевик Валько был. А Шульги не было.

— Зачем же вы закололи Шульгу, которого не было?

Сталин опять встал с кресла, и его трубка кончиком мундштука нацелилась прямо в лицо режиссеру, едва не коснулась носа. Герасимову захотелось схватить эту трубку, швырнуть на пол и растоптать в порошок.

— Вы закололи не Шульгу, вы закололи партию! — гремел голос Сталина, и Герасимову подумалось, что он сейчас потребует у него признаний в предательстве народа и партии. — У вас дети выиграли Отечественную войну. Зачем вы закололи партию?

Надо было что-то отвечать на столь нелепый и иезуитский вопрос, и Герасимов заговорил каким-то не своим, чужим голосом:

— Свой фильм я снимал строго по роману Фадеева. Мы с писателем хотели показать такую молодежь, которая по велению собственного сердца защищала Родину, рискуя жизнью. И такой молодежи на оккупированных территориях было большинство.

— Я не знаю, каких было большинство, а каких меньшинство, — произнес Хозяин. — Я знаю, что такую молодежь воспитала партия. И еще я знаю, что вы с Фадеевым — два сапога пара. Или как иголка с ниткой — куда Фадеев, туда и вы. Но мне также известно, что в Краснодоне вместе с юными подпольщиками были сброшены в шахту и несколько коммунистов, об этом мне написали письмо сами краснодонцы. Вот почему мы пересмотрели и пришли к выводу, что в таком виде роман не может широко издаваться. Его нужно переделывать.

— И описать полководцев! — вскрикнул Лаврентий Павлович и кивком указал на Иосифа Виссарионовича.

— Слушай, дай мне сказать, — с неприязнью поморщился Сталин, — речь не о полководцах, а о романе. И о фильме.

— Роман Фадеева «Молодая гвардия» переиздается за рубежом во многих странах и имеет там успех, — вдруг решил заступиться Молотов.

— Меня не интересует, что говорят за рубежом, — пуще прежнего рассердился Сталин. — Мы должны иметь собственное мнение. Раз Фадеев не явился на заседание Политбюро, мы укажем на его ошибки во всеуслышание в прессе, посредством критики. Пусть пеняет на себя. Что касается фильма, то в нем, как и в романе, надо усилить роль партии. Товарищ Герасимов, вы сможете в фильме значительно усилить роль партии?

Герасимов ожил. Значит, фильм не режут, а лишь хотят заставить внести поправки.

— Такая вероятность есть, — живо откликнулся Сергей Аполлинарьевич. — Можно дописать несколько сцен, тем более что Любовь Шевцова перед началом войны училась в ворошиловградской разведшколе и во время оккупации несколько раз ездила на связь в Ворошиловград. Это подробно описано у Фадеева в романе.

— Или так, — с иронией произнес Сталин. Недавно ему Ганьшин рассказал анекдот. Посмотрел, дескать, Сталин кино и говорит: «Фильма никуда не годится. Сценариста расстрелять. Режиссера расстрелять. Всей съемочной группе по пятнадцать лет лагерей». Ему отвечает Берия: «Может быть, они просто все заново переснимут?» Сталин подумал и сказал: «Ну, или так». И теперь ему стало нравиться время от времени произносить это «или так». — Вот и покажите связь Шевцовой с руководством. И еще мне кажется, что вашу фильму надо снять в одной серии, чтобы люди не тратили слишком много времени на ее просмотр.

У Герасимова чуть не вырвалось словечко, созвучное со словом «гулюшки». Еще чего не хватало! И вдруг он представил себя Олегом Кошевым на допросе у фрицев. Голос его зазвучал жестко и уверенно:

— Большинство экранизаций, товарищ Сталин, как правило, по художественным достоинствам ниже хорошо известных читателям крупных литературных произведений. То же самое может произойти с «Молодой гвардией». Показать в одной серии множество разных характеров, совершенно не похожих друг на друга, которые Фадеев мастерски описал в романе, мне лично не представляется возможным. Может пострадать драматургия фильма. Зритель, давно ознакомившийся с романом и документальными публикациями, может остаться недовольным недомолвками в фильме.

— А я считаю, — настойчиво произнес Сталин, — что надо усилить роль партии, но делать надо только в одной серии. Тогда фильма получится еще лучше, и ее драматургия будет более сжатой. А потому более захватывающей и напряженной. Кроме того, надо учитывать, что не у всех зрителей бывает возможность смотреть подряд две серии и высиживать в зале почти четыре часа. Если же фильму сделать в одной серии, ее сможет посмотреть каждый.

— Простите, товарищ Сталин, — все больше смелея, уже грозно ответил режиссер, — но в нашем фильме, или, как вы выражаетесь, в нашей фильме, не четыре и даже не три часа, а всего два часа с половиною. А если добавить линию партии, все равно он или она увеличится минут на двадцать и все равно будет меньше трех часов. Если же сократить до одной серии, наш фильм, — он нарочито подчеркнул голосом мужской пол фильма, — вообще утратит всякие художественные качества.