Мои сопровождающие, наконец, наелись и принялись подниматься из-за стола. Я же, внезапно, сам от себя такого не ожидая, схватил хлеб и сыр и поднялся, не выпуская их из рук.

– Eure Hoheit,* – Корф удивленно посмотрел на меня, но я повыше задрал голову и направился к двери. Выйдя на улицу, я сразу ощутил, что не май месяц.

Было очень холодно, и камзол не грел от слова совсем. Ко мне тут же подскочил Румберг и на плечи лег плащ, подбитый каким-то мехом, а на голову опустилась треуголка. Похоже, что только этому слуге есть до меня хоть какое-то дело. Стало немного теплее, но не настолько, чтобы перестать ежиться. Тем более, что сапоги были не слишком хорошей заменой зимних ботинок, выстланных изнутри толстым теплым мехом, или на худой конец валенок. Ждать чего-то, стоя на ветру, прижимая к груди хлеб с сыром, пришлось недолго. Вскоре подъехала карета, и Румберг помог мне расположиться на сиденье, укрывая ноги тяжелой рогожей, засунув под нее горячие кирпичи, которые специально притащил откуда-то. После этого, сунул мне в руки баклажку, открыв которую, я обнаружил кислое вино, так сильно разбавленное водой, что вкус ощущался как кислинка. Когда я благодарно кивнул ему, он закрыл дверь кареты, оставив меня наедине со своими мыслями, в полумраке этого жутко холодного средства передвижения.

Щелкнул кнут, раздалось лошадиное ржание, густо разбавленное криками на немецком, и карета, качнувшись на рессорах, тронулась. Понятно, значит, кроме меня в ней никто не едет. Ну круто, чего там. Во всяком случае, у меня есть время, чтобы подумать.

* Eure Hoheit – Ваше высочество;

** Eure Hoheit, wacht auf, es ist Zeit aufzustehen – Ваше Высочество, проснитесь, пора вставать;

*** Eure Hoheit, wir müssen los – Ваше Высочество, нам пора.

Я замерз как собака, да и к тому же мои опасения подтвердились, ради меня никто останавливаться не собирался, и плевать, что пацан может захотеть в сортир, что кирпичи давно остыли, хотелось есть и пить. Никто даже не потрудился поинтересоваться, может быть, мне что-нибудь нужно? Хоть что-нибудь, собеседник, элементарно, чтобы я тут не занимался «фантазиями», как эта скотина Бергхольц соизволила выразиться.

Я давно уже сгрыз тот хлеб и сыр, которые захватил с собой из таверны, подозревая, что это будет единственная моя еда на довольно длительное время. Подкрашенная вином вода в небольшой фляжке давно закончилась. И да, мне хотелось в туалет, хотя я просто не представлял, как буду переставлять окоченевшие ноги, и смогу ли вообще вылезти из кареты самостоятельно. Из-за холода клонило в сон, но я боялся спать, прекрасно помня, к чему привело одно такое засыпание на морозе. Чтобы хоть как-то согреться, я принялся обследовать карету. На противоположном сиденье обнаруживалась небольшая коробка, в которой я нашел кучу фигурок, игрушечных солдатиков. Фигурки были сделаны из какого-то металла, я не смог определить из какого, все-таки я не металлург. Выполнены они были очень искусно, просто поразительное следование деталям. Наверное, набор был очень дорогой и безусловно очень дорог мальчику, в чьем теле я сейчас пребывал, потому что руки независимо от меня гладили эти фигурки, повторяя пальцами мельчайшие формы. Что это было? Подарок отца или какого-то еще близкого человека, который ушел и уже никогда не вернется? Мне, если честно, было плевать. Я не этот мальчик и никаких эмоциональных привязанностей к герцогству с непроизносимым названием, да и ко всему немецкому, я не испытывал. Мне даже их машины не так чтобы нравились, еще там в прошлой моей жизни. Повертев в руках эту совершенно ненужную мне вещь, я снова бросил коробку на сиденье в угол, где она и лежала до этого совершенно незаметная. Лучше бы книга какая была, желательно на русском языке. Света здесь хватало, чтобы попытаться заняться самообразованием. Тем более, что герцога вроде начали учить языку, только как-то спустя рукава, надо сказать. От довольно интенсивных движений, которые мне пришлось совершать, чтобы перебираться по карете, я хоть маленько согрелся. Во всяком случае, в сон меня вроде бы уже не клонило.

За время пути, пока я замерзал, трясясь в этой карете, у меня было время, чтобы подумать над своим положением. Я принял тот факт, что не сплю, не сошел с ума и не лежу в реанимации под наркотой, ловя красочные глюки. Значит, я попал. Уснул в тайге, замерз насмерть и по какой-то божественной надобности или инопланетной, или… да какая разница почему, проснулся в немощном теле будущего Петра III. При этом никакой информации от тела, кроме некоторых чисто рефлекторных реакций я не получал, видимо, хозяин этого тела не захотел больше бороться со скотскими условиями и отвратительным обращением и ушел, надеюсь, что в лучший мир. Меня везут в Россию к тетке Елизавете, которая Петровна. Из плюсов – я знаю русский, возможно и говорю сейчас с акцентом, но тут помогут тренировки. Помню, как с логопедом в детстве занимался и язык сам себе при этом в зеркале показывал, так что не страшно «обрусею» со временем. Меня же там, куда я еду не знает никто, точнее никто не знает маленького герцога, от слова совсем. Это дает преимущества в том плане, что, чтобы я не делал, какие бы ошибки не совершал, всем будет плевать, потому что никто никаких странностей не заметит. Из минусов – я все же не знаю немецкий. Совсем. Вообще. И вот это может вызвать некоторые подозрения. Что делать? Нужно, во-первых, ограничить круг своего общения до минимума. Пускай, это будет Румберг. Он все равно настаивает, чтобы я пытался говорить на русском и его мои старания не удивят. Эти, так называемые воспитатели, которые меня сопровождают – их надо отправить на хрен. Всех. А, судя по тем вещам, которые я видел во дворе трактира, когда ждал свою карету, их больше, чем те двое, которых я уже, надо сказать, недолюбливаю. Вопрос только в том, каким образом это сделать. Хотя, можно того же Румберга подключить. С его габаритами будет не его проблема, что господа что-то неправильно поймут. Все-таки по моему приказу будет действовать. Да и я буду знать, что, если послушается без лишних возражений и вопросов, то мое слово все-таки немного больше значит, чем этой свиньи Бергхольца.

Карета замедлила ход. Надо же, неужели решили все-таки посмотреть, что там с герцогом, не помер ли еще ненароком? Им же нужно меня живым в Питер привезти, про здоровым никто указаний, наверное, не давал, а то Елизавета Петровна сумеет сделать так, чтобы господам стало мучительно больно, и господа хоть это прекрасно понимают. Вот только, это их пренебрежение, на чем оно основано? Так могут себя вести лишь люди, долгое время знавшие подростка и которым подобное отношение к нему всегда прощалось. Тем более, нужно убирать их от себя.

Движение прекратилось полностью. Дверь открылась, и мне в лицо ударила пригоршня снега. Показался Румберг, а рядом мелькнули тени каких-то людей, ехавших верхом. Мимо прогрохотала еще одна карета. Понятно, в ней, наверное, мое, так называемое сопровождение едет.

– Ваше высочество, Берлин. Господин Корф сказал, что нам надо будет здесь задержаться на несколько дней. Что-то не так с подорожными. Да еще и Бракель так не вовремя Господу душу отдал, – да, конечно. Почему же он подлец не дождался нас, взял и помер, надо было потом, когда мы уже уедем коньки отбрасывать. – Господин фон Брюммер займется бумагами, нам же предстоит переждать здесь в этой таверне.

И Румберг протянул мне руку, за которую я ухватился, вылезая из кареты. Вот я и узнал, что с нами точно едет какой-то Брюммер, которого я пока не видел. На улице была пурга, начинала подниматься самая настоящая метель. Карета стояла рядом с очередным постоялым двором, который сразу же вызвал у меня изжогу. Радовало, что, вроде бы мы все-таки находились в городе, а не посреди поля, как было на предыдущем месте стоянки.

Ветер хлестнул мне по лицу и чуть не сорвал с головы треуголку, за которую я уцепился, чтобы совсем не остаться без тепла. При этом движении слегка разошелся плащ, который по какой-то неведомой мне причине застегивался на одну пуговицу под горлом и горсть снега залетела под него, от чего по телу побежали мурашки и стало еще холоднее, хотя мне казалось, что уже просто некуда.