— Если он сообщит, то тут же умрет, как я догадываюсь, — устало заметил Тойер.

Дункан не ответил, но не оттого, что это была тайна, а оттого, что в безоблачный день незачем объявлять, что солнце светит.

— Почему вы просто не купили картину у Зундерманна?

— Потому что она не стоит той суммы, какую запрашивает этот идиот, вот почему. Как уже сказано, мой заказчик и я похожи — правила устанавливаем мы, а не другие. И не Зундерманну устанавливать цену.

— Кто же ваш заказчик? — ворчливо спросил Тойер. — Мистер Икс?

— Я совершенно уверен, что долго не проживу, если расскажу об этом, — усмехнулся Дункан. — Но я поделюсь с вами этой информацией за пару часов до вашей кончины. Он всегда с гарантией принимает меры предосторожности.

— Ну, вы этому правилу не следуете, — выпалил комиссар, ожидая вспышки гнева.

Однако реакция Дункана была спокойной:

— Гравитацию я тоже не отменю, хотя лично мне было бы приятней парить в воздухе. Я могу что-то принять, если за этим стоит нечто великое. Но в замшелых условностях вашего мира нет никакого величия.

— Зачем этому божественному императору Тернер? — Тойеру вспомнились те краткие минуты, когда он наслаждался каталогом Тернера, и это ощущение никак не связывалось у него с якобы неограниченной властью. Наоборот, оно скорей настраивало на скромность.

— Он собирает его, — просто ответил Дункан. — Я допускаю, что картины ему нравятся и он хочет иметь их у себя. Когда их получит, захочет чего-то другого. И тоже получит.

Тут эмиссар таинственного коллекционера внезапно схватился за телефон и позвонил студенту Зундерманну: он зайдет к нему после обеда, с ценой он теперь согласен, и все может пройти как запланировано.

— Он злится, — сказал Тойер. — Он злится на вас за то, что вы делаете. Вам это все равно, но тем не менее это так.

Дункан оживился.

— Если вам так хорошо ведомо зло, господин комиссар, — сказал он с насмешкой, — тогда объясните мне, пожалуйста, что такое добро, за которое вы скоро сложите свою репу. Только избавьте меня от пустых слов про играющих детей, цветочки у дороги или способность некоторых врачей так ловко вырезать карциному из сисек, что супруг и после операции горит желанием трахаться.

Тойер молчал и укутался в свое молчание, насколько мог, ему было холодно. Если я сейчас ничего не скажу, думал он, то останусь ничтожеством, даже если выживу. Потому он сделал попытку:

— Аккорды… свет… моменты, когда все получается…

Дункан оглушительно расхохотался.

— Для добра нужно создавать предпосылки, условия… — запинаясь, бормотал Тойер. — Добро может быть только…

Дункан развязно ржал.

— Предпосылки для этого невозможны без морали… — подавленный, комиссар замолчал.

— Господи, как же вы напрягались. — Дункан утер слезы, выступившие на глазах от смеха. — Я даже устал слушать… Знаете что? Сейчас мы сходим и поедим. На Клингентейх есть маленький итальянский ресторанчик, очень неплохой.

Тойер сидел за рулем.

— Что вы будете делать, если нас остановит полицейский патруль?

— Это почти исключено, — спокойно заявил Дункан, — весьма маловероятно. Было гораздо вероятней, что вы придете один. Вы мне еще понадобитесь.

— Но не себе, — тихо сказал Тойер.

— Приехали, — объявил Дункан. — Остановитесь.

— Здесь мы заработаем штрафную квитанцию, — с сарказмом пробурчал комиссар.

— Я оплачу, — усмехнулся Дункан. — Вы так и так мой гость. Но ключик дайте мне, пожалуйста, на хранение.

Гордый хозяин молча показал им на места у двери.

— Он знает меня, — доверительно шепнул Дункан. — Этот столик мой уже несколько дней. Если дело примет неудачный оборот и я, к сожалению, буду вынужден вас тут застрелить, в четыре прыжка я доберусь до машины.

Подошел кельнер и спросил, какие принести напитки. Дункан заказал белое вино, незнакомое Тойеру. Официант поднял брови — клиент знал толк в благородных напитках.

Тойер обдумывал, как бы ему вонзить в своего потенциального палача вилку или нож. Тот, полностью расслабившись, изучал меню, но вдруг, не поднимая глаз, приставил под столом пистолет к его животу.

— Огнестрельные раны особенно болезненны, я напоминаю просто так, на всякий случай. Ведь вы сейчас прикидываете, как бы испортить мне рубашку каким-нибудь тупым столовым прибором. Итак, я выбрал, — добавил Он довольным тоном и захлопнул карту. — Да, вы ведь не посмотрели меню! Тогда я сам сделаю за вас выбор. Какие у вас предпочтения?

— Только не рыбу, — ответил Тойер, стараясь не терять самообладания. — Терпеть не могу рыбу.

Когда подошел официант, Дункан заказал два карпаччо из лосося и сказал, что с горячим блюдом они пока подождут.

— Вам это доставляет удовольствие, не так ли? — Тойера уже заранее тошнило при мысли о сырой рыбной тряпке, которую ему принесут.

— Да, — подтвердил Дункан, — это доставляет мне удовольствие. Мне все доставляет удовольствие. Мое ремесло доставляет мне удовольствие! — Тойер грустно взглянул на него. Теперь он почти не сомневался, что не переживет этой встречи, и взвешивал свои последние шансы. Пожалуй, они заключались в том, чтобы смутить, разозлить Дункана, вынудить его на что-либо опрометчивое. Он вспомнил про убитого мальчишку.

— Сколько человек вы уже убили? — поинтересовался он спокойно, будто спрашивал, который час.

Дункан задумался с гордым видом, явно оценивая список жертв.

— Есть кое-кто. А сколько народу умерло с голоду, когда вы тут лопаетесь от обжорства?

— Ни одного человека, — твердо заявил Тойер. — Конечно, я заставлял страдать некоторых людей, но ничей хлеб не ел и не ем.

— Вы уверены в этом? — Дункан повернул к нему улыбающееся лицо, очевидно, пытаясь отвлечь своего собеседника от опасных мыслей и тяжелых ошибок. — Разумеется, я не сообщу вам, где родился. Мог бы, конечно, ведь вы уже никому не сможете рассказать, только это станет предательством моего образа жизни — вам этого не понять. Но я могу вам сказать: если ты появился на свет не там и не у тех родителей, у тебя нет ни малейших шансов куда-либо пробиться, тогда как другие занимают места, которых совершенно не заслуживают. Скажем, такие ничтожества, как вы. Если у отца был узкий разрез глаз и если ты живешь в регионе, где мало людей с такими глазами, ты должен радоваться, если тебя попросту не выставляют за городские ворота, как в средневековье.

— Согласен, это тяжело, — согласился Тойер и печально пригубил холодное белое вино, казавшееся ему на краю могилы неслыханно вкусным. — Но все же остается сам человек и его способности. У вас же есть какие-то способности.

— Мне всегда легко давались иностранные языки. И знаете, почему? Потому что они были чужие. Но школа была плохая, учителя тоже. Так что, к сожалению, дорога к изучению лангобардских диалектов оказалась слишком тернистой.

— Но все же вы чему-то научились и можете произнести мой смертный приговор на чистейшем немецком.

— Вариант первый: я долго работал в Германии. — Дункан скромно улыбнулся. — Когда люди, по глупости полагая, что это принесет им большую свободу, снесли Стену, ваша мерзкая страна была некоторое время прекраснейшим местом на свете. Можно было бы сказать, что меня тогда никто не замечал, но я вообще никогда не выделяюсь из толпы.

— Неправда, — возразил Тойер. — Мне вы сразу бросились в глаза.

— Случай. Случай поначалу бывает сильней, чем воля, но все поправимо, и мы к этому идем.

Мысль Тойера работала спокойно. Казалось, что-то оберегало его от смертельного страха, который он, ясное дело, должен был испытывать. Надо бы выяснить, в чем тут дело.

Кельнер принес заказанную еду.

— Вариант второй, — продолжал Дункан, пережевывая лосося, — я немец. Вьетнамский ублюдок из бывшей ГДР. Имитировать легкий британский акцент не проблема. Вариант третий: я монгол, германист из города, о котором вы даже не слышали. Только в тюрьме, куда я попал как политический заключенный, я вошел во вкус того, что вы именуете злом. В тюрьме той страны, которой больше не существует, — не осталось ни документов, ничего.