— Есть, совсем маленький, в сущности, только для своих. Я в их число не вхожу, там нет пива. Хозяин даже вывеску не заказывает, не хочет туристов. Вот там наверху Вилли и жил.

— Ну, а откуда вообще-то взялось это идиотское имя?

Хюбнер держался все уверенней.

— Флорингассе? Ясное дело! От святого Флориана, который с огнем…

— Да нет же, — Хафнеру его информант казался до отчаяния тупым. — Бэби Хюбнер.

— Был когда-то такой персонаж в Аугсбургском кукольном театре. Каждому джазмену требуется псевдоним.

— А зачем ты носишь эту кретинскую кепку?

— Почему кретинскую? — искренне удивился Хюбнер. — Она хорошая, Ян Ульрих такую носит. А в этом году он сделает америкашек. — Они молча подходили к улочке. — Еще Цабель, спринтер, — добавил музыкант. А через пару шагов завершил: — И Бёльц, водонос, настоящий кабан из Пфальца, мне он нравится.

— Да, мне он тоже нравится, — поддакнул Хафнер, немного смягчившись. («Если бы я познакомился с Хюбнером при других обстоятельствах, мы могли бы стать дружбанами, а тут…»)

Телефон.

Тойер проснулся, и ему почудилось, что он — не он, а кто-то другой, потому что звук будильника изменился. Но, выбираясь из постели, понял, что Хорнунг уехала домой, и это вернуло ему уверенность: он — Тойер. Он не удовлетворил ее, это он запомнил, но ведь усталость взяла свое, а он очень устал, поэтому и заснул под ее ласки. Терзаемый ужасами и совсем голый, он очутился в темном коридоре.

— Тойер?

На другом конце провода раздавалось бульканье и шипение, кто-то сопел.

— Кто там, ребенок? — спросил Тойер. — Я не знаю никакого ребенка!

— Это я, Хафнер, — наконец кое-как выговорил звонивший. — Вы знаете Бабетту, а я Хафнер. Возможно… что я немножко поздно… Я еще не закончил.

— Что? Жрать пиво?

— С этим тоже… — мечтательно согласился комиссар.

— Хафнер, — тихо зарычал Тойер, — что ты хочешь мне сказать? Ты спокойно можешь мне звонить и просто так, когда тебе нечего сказать, но не обязательно в такое время…

— У вас все в порядке? — растерянно спросил молодой человек; он явно забыл, зачем позвонил.

— Типа того, — ответил Тойер, и его голос также прозвучал не слишком уверенно. — У тебя что-нибудь про этого Хюбнера?

— Да! — вскричал Хафнер; он снова был на плаву, океану назло, словно легкая лодка посреди свирепого шторма. — Только что!

— Что — «только что»? — Тойер мурлыкал как кошка, а это всегда предвещало наивысшую опасность в случае промедления.

— Я нашел квартиру Вилли.

— Тогда мы срочно должны идти туда, — услышал старший гаупткомиссар собственные слова, — поскольку там-то и торчит Ратцер. — Он удивился своей решительности.

— Разве нельзя завтра? — в отчаянии спросил Хафнер. — И почему Ратцер? С какой стати он там?

— Утром у нас и так достаточно дел, — сказал Тойер, — к тому же сейчас уже утро, Я скажу Штерну, чтобы он меня захватил. Лейдиг заедет за тобой. Или ты можешь приехать сам?

— Теоретически да, — провыл Хафнер.

— Он заедет. Назови адрес.

— Обер-Рёд, двадцать три.

Тойер наспех записал, но тут же его голос опушился нежнейшими золотыми волосками:

— Это ваш адрес, уважаемый коллега, и мне он знаком. Я имел в виду адрес Вилли.

— Ах, ну да! — Вероятно, Хафнеру стало совсем плохо. — Над винным погребком на Флорингассе.

— Там есть винный погребок?

— Да! Представляете? Прямо сенсация.

Штерн слишком устал, чтобы задавать вопросы. Поэтому Тойер, пока трясся ночью по пустым улицам, думал о желании, владевшем им несколько часов назад, и о том, как оно ускользнуло. Его спугнули мысли совсем о другом — о медвежьей стране и всем прочем; напрасно Хорнунг ласкала его, будто несчастная девушка любимого ловеласа, не отвечающего ей взаимностью. Вот он и заснул, вырубился в разгар усердных и, возможно, отчаянных стараний своей подружки.

В голове что-то сильно стучало. Он решил сходить к врачу.

Без чего-то шесть. Уже чуть угадывалось приближение рассвета, но все уже знали, что снова будет холодно. Штерн и Лёйдиг мерзли как цуцики. Хафнер привалился к стене и не мерз, поскольку требующиеся для этого нервные каналы были блокированы как перевал Сен-Готард в августе.

— Ну, вот и дверь, — бормотал Тойер, — тут должна быть фамилия возле звонка. Твой трубач, видно, балда, раз не сообщил об этом раньше. — Между тем чуть живой Хафнер выдавал пространные мемуары о пережитом.

— Если бы я познакомился с Хюбнером при других обстоятельствах…

— Ты это уже говорил, — перебил его Лейдиг почти с сочувствием. — Скажи-ка, сколько же ты выпил вчера и сегодня, ну так, примерно?

Хафнер только махнул рукой.

— О Господи, — тихо простонал он. — Ой-ой-ой.

— Итак, — сказал Тойер, — у меня ощущение, что Ратцер там, внутри. Это его приватная точка Омеги. Стоит разгадать его нелепые загадки, и все нити сходятся. Пока он студент-неудачник. Мы найдем его, и он почувствует себя важной птицей.

Казалось, его сотрудники были не так в этом убеждены.

— Я могу и ошибаться. — Могучий сыщик обиженно сгорбил плечи. — Естественно, я могу и не попасть в точку. Я ведь Тойер.

— Нельзя ли заняться делом? — простонал Лейдиг. — Я замерз.

Тойер, обеспокоенный нарастающей тяжестью в затылке, поглядел на высокую церковь, видневшуюся в конце улочки.

— Я пойду к врачу, обязательно, — прошептал он. Потом нагнулся к звонкам и вгляделся в надписи. Его подчиненные, наблюдавшие за его действиями, услышали где-то смех.

— На табличке стоит «В.», вот это да! — Комиссар вздохнул. — Нам нужно как-то войти.

Смех раздался снова.

— Смеются где-то поблизости, — сообщил Лейдиг, — подождите… — Он приложил ухо к закрытым ставням безымянного винного погребка. — Да, это тут.

Он постучал в ставни, сначала без успеха. Затем к нему присоединился Штерн. Веселье в погребке было нарушено. Наконец, распахнулась средняя из трех ставен, чуть не задев гудящую голову Хафнера. На улицу высунулся внушительный торс. Запахло так, словно открыли большую бочку с вином, наподобие той, что стоит в Гейдельбергском замке.

— Кто-то хочет схлопотать по роже?

— Вы хозяин? — резко спросил Тойер. — Предъявите разрешение на ночную торговлю.

— Это приватный праздник, и тебя, рожа небритая, это не касается… О, вот оно что, полиция! Минутку, я открываю.

Винный погребок был восхитительным. Помещение средней величины было обшито деревом; в начале восьмидесятых годов тут явно никто не считал, что кабачки нужно приравнять по степени уюта к процедурному кабинету врача-уролога.

Пять старых полуночников, вооруженных наполненными до краев бокалами из прессованного стекла, сидели рядком. Среди них сонный хозяин, угадываемый по полотенцу, торчавшему из кармана брюк, а также Бзби Хюбнер с доброй порцией грушевого шнапса.

При виде веселой компании у Хафнера зашевелилось недоброе предчувствие, будто он заглядывает в свое будущее. Он злобно сверкнул глазами на музыканта:

— Так-так, ты тут не завсегдатай, а?

— Нет, — взвыл свидетель. — У меня щека горит. Я не мог заснуть.

— Если понадобится, я сварю вам, пяти дурням, кофе, а теперь заканчивайте с гулянкой, — твердо заявил Тойер и хотел с размаху швырнуть на стол последнюю фотографию Вилли, но что-то где-то перепутал по ходу следствия и вместо этого едва не бросил перед насупленными пьяницами копию газетной статьи про Зундерманна.

Не считая подобных будничных осечек, опрос дал внушительные результаты. Вилли частенько бывал в кабачке. Помимо Бэби Хюбнера, который сокрушенно признался, что впечатления, полученные за день в Старом городе, он практически каждый день заливал здесь грушевым шнапсом, остальные тоже чуть ли не поселились в маленьком погребке.

Для опроса группа распределилась по разным столам. Правда, одного выпивоху они быстро отправили домой — толстого и почти глухого американца, который непрерывно поправлял слуховой аппарат, похожий на апельсин. Он почти ничего не знал про Вилли, хотя и причислял его к своим лучшим друзьям.