– Я женщина, – говорит он, глаза все еще закрыты. – Внутри.

Я не уверен, что расслышал.

– Что? Да из тебя, блин, такая же женщина, как из Ковбоя Мальборо.

Он тыщу лет не говорит ничего. Потом шепчет:

– Ковбой Мальборо был геем.

– Заткнись, – говорю и толкаю его в руку. Он обдолбан вдребезги – уж какие они ему там обезболивающие вкатили. Говорю, чтоб попытался уснуть, а сам иду курить.

Он знал, что я это погуглю, и действительно – как только выхожу из палаты, сразу смотрю, что там про Ковбоя Мальборо. Их прорва была, в основном поумирали от рака. Один, может, двое были геями.

Из автомата в приемном покое беру бутылку колы. Ужасно скрутило на стуле какую-то деваху, она держится за живот и с содроганиями стонет. Пара стариков ждет очень тихо, не разговаривает, оба смотрят прямо перед собой. У него лицо серое, руки вцепились в колени. У нее безостановочно движутся губы. До меня доходит: она молится. Дичь херовая тут происходит у людей, а этот идиот, братец мой, просто лезет в неприятности, как в горячую ванну.

Возвращаюсь к нему, стою рядом, пока он не просыпается.

– Слушай. – Я перехожу на шепот, чтоб отвадить бабку с соседней каталки. С трясучкой своей она совладала и теперь чуть ли не валится с койки, уши развесив. Тут оно куда интересней, чем сидеть дома с кошкой и смотреть “Улицу Коронации”[23]. – У тебя выдалась дурная ночь. Тебе надо остыть, собраться с мыслями.

– Я знаю, где взять гормоны, – шепчет он. – В интернете.

– Что за херня, – говорю. – Они тебе любое говно сраное могут продать. Не знаю, чего тебя носило в Дублин. Тебя это выводит из равновесия.

– Равновесие надо держать тебе, а не мне, – говорит и отворачивается. – Знаешь, земля под тобой вертится постоянно. – Меньше минуты проходит, и его вырубает.

Выписывают его часов в восемь утра. Пара швов и паршивый вывих запястья. Всю ночь мы оба задремывали и просыпались, что, конечно, облегчение, потому что я не знаю, что ему говорить. Я, правда, сказал, что это он сам нарвался, полез к этим пацанам. И намекнул, что у Матери сердце поэтому в узел, может, он помалкивает из-за этого. Ни я, ни он о том остальном, что он там мне грузил, не заикаемся.

Скок позвонил спросить, не надо ли нас забрать, но я договорился, чтоб после своей ночной смены в столовке нас подбросила Ма Бирн. Ей до смерти хочется послушать из первых уст, что произошло, но Берни у нее на заднем сиденье делает вид, что спит, а я не рассказываю ничего. Дома он сразу топает к себе. Матерь на меня ноль внимания, уходит наверх вслед за Берни.

Покемарить удается пару часов, а когда просыпаюсь, голова у меня та еще. На работу опять опоздаю дико. Две кружки чаю, крепкого, как мазут, кусок тоста, но я все еще не в себе. Матерь спускается и забирает кусок, который я только что намазал. Со мной ледяная, будто это я Берни отделал.

– Собираюсь взять отгул по болезни, – говорю.

– Да ладно? И это при том, что в доме есть по-настоящему нездоровые. – Кивает на чайник.

Встаю, завариваю ей свежего.

– Ни к чему тебе здесь, – говорит. – Я сегодня свободна по-любому, так и побуду с ним.

Можно подумать, я дома из-за этого собирался остаться. Я, блин, вымотан. Но нет моих сил сидеть и слушать весь день, как она о нем кудахчет, а меня шпыняет почем зря.

– До скорого, сын. – Больше ничего не говорит, а когда я двигаю на выход – даже не смотрит на меня.

Выволочку я получаю еще и на работе – от босса за опоздание. Выкладывать, почему я опоздал, не хочу. Но Скок, похоже, что-то сказал, потому что погодя Деннис подходит ко мне в столовке, пробует заговорить о каком-то там футбольном матче сегодня по ящику. Ну нахер.

Вой циркулярок выпиливает мне мозг по кускам. Как ни подумаю, что́ там Берни задвигал ночью, оно у меня не стыкуется. Вот буквально не складывается одно с другим. Мы все подозревали, что Берни гей, еще до того, как он нам сообщил, так что сюрприз был невеликий. Он вечно залипал на другие темы, не как я или остальные наши братья: случился у него полный загон по эмо, ногти красил и вся прочая хрень. Дофига таких парней. На втором году[24] он даже изображал Бейонсе на школьном концерте. И довольно неплохо вышло; не РуПол, но чем бы дитя ни тешилось.

Но вот эта тема с женщиной – совсем не вид сбоку. Не знаю, что и думать. Говорил мне, что ездил несколько раз к консультанту из колледжа, но что там за врач в Дублине?

Понятное дело, это его жизнь и все такое, но чего ему теперь-то неймется? Адриан Келли из обрубочного – гей, но он же никого в это носом не тыкает. Даже играет полузащитником за “Эйре Ог”[25].

Разворачиваю погрузчик и чуть не сношу угол бытовки, где у нас контора. Младший Хеннесси дрыхнет за распилочной, меняюсь с ним. Он в восторге – как вышел на работу в прошлом месяце, так до смерти хотел покататься на погрузчике. Немного прибираюсь, после чего сачкую за цехом. До зарезу покемарить надо, и я где-то в полчетвертого потихоньку сваливаю.

Матерь в кухне, принарядилась, собирает сумочку.

– Где Берни? – я ей.

– Попробовал немножко поесть в обед. Ушел в постель, очень взбаламученный.

Заглядываю в холодильник, вытаскиваю кусок сыра и помидор.

– Может, тоже прилягу ненадолго.

– Ты дома будешь? – она мне.

– Ага. Я никакущий.

– Пригляди за ним. Мне надо по делам.

– Сквозь дверь его спальни я видеть не могу.

– Не умничай, Фрэнк, – говорит она, – тебе не к лицу. Не бросай его в этот раз.

Она все еще на меня дуется. Сама-то никакой ответственности за то, что просидела у Сисси допоздна, пока волчьи уши эти дебильные пришивала да лясы точила, не берет.

– Что на ужин?

Ужин нам с Берни она уже сунула в духовку – на потом.

– Не таскай картошку у него из тарелки. Он только что смерти в лицо глянул.

– По собственному желанию. – Как вместе с ду́хами учить уму-разуму горюющих вдов или уповающих девиц, так она молоток, а когда дело касается Берни, так из Матери веревки вить можно. Пора ей уже разуть глаза на его выкрутасы.

– Он не виноват, – она мне. – Мне кажется, он в какой-то предыдущей жизни был Кеннетом Уильямзом[26].

– Господи ты боже мой, эк он быстро обернулся-то, – говорю, прикидывая в уме арифметику.

– Аура у того человека была сопрелая, – гнет свое Матерь, – его поэтому в рождественские серии “Так держать”[27] не брали.

– Мама, отстань ты нахер со своими аурами.

Это просто ревность из нее прет. Помимо того, что она чуть ли не полностью не различает цвета, по аурам у нас в основном сестры из Грегнаманаха[28], они этим уже много лет занимаются. В прошлом году, когда Берни приуныл, ей пришлось отменить сеанс, который она должна была провести в Тинриленде[29], и его в итоге провели сестры “Красота ауры в глазах смотрящего”. С тех пор ее больше не приглашали.

– Тебе не видно, Фрэнк, но Берни очень уязвим. Его сбил с панталыку этот врач из Дублина.

– И что там за врач?

– Я толком не смогла разобрать. Думаю, это его консультант из колледжа отправил. Чтоб привел себя в порядок, а потом вернулся учиться. Что б там ни происходило, он сам не свой.

Она и половины не знает. Копаюсь в жестянке с лекарствами, ищу обезболивающие.

– Нурофен-плюс нужен? – она мне. – За жидкостью для мытья, под мойкой. Мне страшно, куда голова Берни может его увлечь. Лучше перебдеть.

Вообще не врубается.

Смотрит на часы.

– Может, чаю быстренько успею хлебнуть.