После пережитых приключений с ифритом кусок в горло не лез, и она обратилась к присутствующим:

– Какое сегодня число?

Баум, сидящий напротив, потянулся к карману, щелкнул часами:

– Двадцать третье декабря.

Получается, завтра канун Рождества. Время, которое все стараются провести с семьей или в кругу друзей. И хотя Надя давно перестала считать праздник семейным торжеством, вопреки всем невзгодам в жизни Рождество и Новый год оставались тем временем, когда надежда на светлое и лучшее была как никогда крепка в сердце любого человека. Уж в будущем году точно все получится, все-все будет по-другому.

Интересно, каково было обитателям дома? Они ведь двадцать лет назад тоже на что-то надеялись. Хмурый Иванов жевал, уткнувшись взглядом в тарелку, попеременно перебирая пальцами левой руки – будто искал что-то или не мог справиться с тиком. Да и князь Долгорукий чего-то да ждал от наступления нового года. Планировал бежать в Париж? А дядя? И тот молодой человек?

Сердце снова кольнуло тревогой и непрошеной тоской.

И даже гурьевская каша с орехами – любимая с детства и непременно напоминавшая о дяде, теперь совсем не радовала. Надя водила ложкой по тарелке, изредка донося ее до рта. Вкуса она совсем не чувствовала.

– Думаю, я знаю, о чем все вы сейчас размышляете, – разнесся над столом голос князя Долгорукого. Он отложил приборы. – Гадаете, почему такая выдающаяся личность находится в такой глуши.

Все взгляды обратились к князю, Надя от неожиданности едва не уронила ложку. Камердинер как раз подавал гостю душистый чай, но как вышколенный слуга и виду не подал, что вообще слышит разговоры за столом. Или просто привык к выходкам хозяина.

– Я бы хотел вам кое-что объяснить.

– Что именно, ваше сиятельство? – На лице Баума мелькнуло веселое любопытство.

Андрей тоже взглянул на него с сомнением. Кажется, ему было вовсе не интересно, что собирался сообщить Долгорукий. Язвительный изобретатель, по-прежнему хранивший молчание и до этого упорно смотревший в тарелку, вдруг поднял голову и уставился на князя своими белесыми глазами.

– Не скромничайте, Филипп Елисеевич. Знаю-знаю, слухи обо мне весьма противоречивы, злые языки так и норовят ужалить побольнее. Но целью всей моей жизни всегда являлась красота и истина…

– Позвольте, ваше сиятельство, но что именно вы подразумеваете под этими выражениями? И истина, и красота для каждого своя, – заметил Филипп.

– Видите ли, – Долгорукий, очевидно, только и ждал вопроса, любого. – Если бы люди чаще задумывались о красоте, то не было бы этих глупых войн, раздоров. Взять хотя бы Италию. Все эти портики и колоннады, древние храмы, чумные столбы – настоящее произведение искусства! Работа столь тонкая, изящная. Вот скажите, разве, глядя на это, можно думать о жестокости? Убийствах? Кстати, мне рассказали про несчастного парнишку… Убит, да, и в таком чудесном месте…

Внутри у Нади все похолодело.

Звякнули приборы о тарелку, встал Иванов, шумно отодвинув стул. Ни на кого из присутствующих он по-прежнему старался не смотреть. Что-то неразборчиво пробормотал в качестве извинений и пулей выскочил из обеденной залы. К завтраку едва притронулся.

Надя заметила, как Андрей нахмурился. Кажется, магу это тоже показалось странным.

– Чувствительная натура, – прокомментировал Долгорукий, отхлебнув свой чай. – А вы, Надежда Ивановна, что так побледнели?

– Что же вы имели в виду, говоря об истине, ваше сиятельство? – напомнил Филипп, очевидно, желая отвлечь внимание от Нади, которая с благодарностью взглянула на мага. Баум едва заметно ей улыбнулся и снова повернулся к Долгорукому.

– Ах да! Истина. – Князь вальяжно раскинулся на стуле, держа одной рукой чашечку, которая в его крупной ладони казалась совсем крохотной. – Это важнейший постулат в нашей жизни. Именно для того, чтобы пролить свет на истинные знания, я написал свое сочинение… – Долгорукий обвел своих собеседников неожиданно острым взглядом. – Вы, конечно же, читали мой «Дворянский гербовник»?

– Вскользь, – емко ответил за всех Андрей.

– Что ж, очень жаль. – Князь недовольно поджал губы. – У меня есть с собой экземпляр, настоятельно рекомендую ознакомиться. Вот вы, молодой человек, из какой ветви Голицыных?

– Смоленских, – со спокойным достоинством ответил Андрей.

– Нет-нет, я не об этом, – отмахнулся князь, точно от назойливой мухи. – Изначально было всего четыре. Полагаю, вы и представления не имеете, к какой из них принадлежит ваша семья?

– Не имею счастья знать.

– Так я и думал, – хмыкнул Долгорукий и обратился к Бауму. – Вот что я подразумеваю под словом «истина», Филипп Елисеевич. Докапываться до правды, даже если она скрыта в глубине веков. Для этого, если хотите знать, нужны особые таланты! Усидчивость, терпеливость и крайне острый ум…

– А для того, чтобы оскорбить все высшее общество империи, тоже нужен острый ум? – самым вежливым тоном поинтересовался Андрей. Похоже, колкость Долгорукого попала в цель.

Но князь на удивление остался спокойным. Улыбнулся, перевел взгляд с Баума на Андрея нарочито медленно; светлые глаза его лучились торжеством.

– Это и есть поиск истины, молодой человек. Лишь я один осмелился говорить во всеуслышание то, что известно всем. И вы правы, для этого нужен острый ум и изрядная смелость. Как видите, я обладаю и тем и другим.

– Поэтому, поджав хвост, бежите за границу?

Надя буквально чувствовала, как Андрей начинает закипать.

На лицо князя набежала тень, но он тут же печально улыбнулся.

– Увы! Не все готовы слушать правду о себе…

– Быть может, вашего мнения просто никто не спрашивал?

Ситуация стремительно начинала выходить из-под контроля.

Князь холодно смотрел на Андрея и молчал. Но тут на его лице появилась презрительная усмешка.

– В таком случае, быть может, и некоторые сведения о том, что произошло с домом и его хозяином, вам тоже не нужны?

– Господа! – Наде пришлось чуть повысить голос. Над их головами коротко мигнула электрическая люстра. Все присутствующие вскинули головы к потолку. Надя украдкой перевела дух. – Будьте добры отложить ваши споры. Ваше сиятельство, если у вас есть хоть что-то, что будет полезно дознанию, я готова выслушать вас. После завтрака.

Теперь трое мужчин за столом смотрели на нее. Долгорукий с явным неудовольствием, Баум удивленно вскинул бровь, но была там и толика уважения. Выражения лица Андрея она не видела, но чувствовала его взгляд.

Остаток завтрака прошел в напряженном молчании, которое время от времени пытался скрасить Баум. Получалось у него весьма принужденно, но Надя была благодарна ему и за эти попытки. Филипп рассказывал истории со службы, про свою деревню, и на несколько коротких мгновений Надя даже почувствовала, как стальные тиски вокруг сердца разжимаются. Непосредственный разговор и искренняя улыбка симпатичного гаупт-фельдфебеля творили чудеса. Однако ненадолго. Стоило отвести взгляд, как тревога возвращалась.

Князь Долгорукий, справившись со своим чаем, первым покинул столовую. Андрей встал следом, объявив, что у него есть кое-какие мысли, которые надо проверить, и удалился в сторону библиотеки.

– Я бы хотела отправиться на второй этаж, – в свою очередь, произнесла Надя, и Филипп поднялся вместе с ней:

– Позвольте сопроводить вас.

Надя помедлила. Желание согласиться было велико, но все же она покачала головой. Царапающее чувство внутри никуда не делось: забытые, стертые из памяти мгновения отказывались возвращаться. А ведь она знала, что это связано с дядей, домом и тем Рождеством…

– Нет. Благодарю вас. Можете посторожить у лестницы, если вам так будет спокойнее. Но мне необходимо побыть одной.

Больше Филипп не возражал. Сказал, что будет неподалеку, но мешать не намерен. Он проводил ее до лестницы на второй этаж, аккуратно коснулся локтя:

– Будьте осторожны, Надежда Ивановна. – В его красивых темно-зеленых глазах мелькнуло беспокойство, и на душе у Нади потеплело. Мимолетно коснувшись руки мага на прощание, она взбежала вверх по лестнице.