====== I. Соль ======

 Волна и камень, Стихи и проза, лед и пламеньНе столь различны меж собой.(А.С. Пушкин, «Евгений Онегин»)

Где-то посреди мая

– Тёть Надь, здрасьте! Соли у вас не найдется?

«Опять ты, горе луковое? Ты угомонишься когда-нибудь?»

Перед Надеждой, кандидатом филологических наук, преподавателем стилистики русского языка в одном из ведущих вузов страны, стоял сосед по лестничной клетке. Взъерошенный, как мокрый воробей, однако преступно бодрый для времени, которое у честного, работающего люда принято называть «ранью собачьей». Ни капли смущения в связи с собственным вопиющим поведением на лице его обнаружено не было. Ну, если только граммулечка – под лупой, может, и разглядишь. Если очень постараешься.

Выглядел парень жизнерадостно и энергично, в отличие, как она подозревала, от нее самой, десять минут назад расставшейся с подушкой и одеялом. Да что уж там? Бросить взгляд в зеркало перед тем, как открыть этому обормоту дверь, она успела. И отражение в который раз успело ей бестактно намекнуть, что лучшие годы жизни миновали. Дряблые щеки, грузные, опухшие веки и разбегающиеся во все стороны лучики «гусиных лапок», мешки под глазами, кожа в заломах, всклоченная со сна шевелюра с нитями седины; повидавший всякое, всем своим уставшим видом сообщающий, что своё уже отслужил, халат. И вишенкой на торте – обвисшее пузо, которое и животом-то назвать язык больше не поворачивался. Неотразима! В кавычках, конечно же.

И вот в таком виде она оказалась вынуждена предстать перед гостем. Пусть на пороге стоял человек, выросший на ее глазах – буквально, а неважно! Надежда относила себя к той породе женщин, которые даже на помойку при параде выходят, к той породе женщин, которые не могут себе позволить явиться пред чужие очи в расхлябанном, разобранном состоянии. А тут… Форменный беспредел творится! Знает, засранец, что ей в институт к первой паре, и что она, стало быть, к шести утра уже проснулась.

И тем не менее!

— Мальчик мой, ты на часы-то смотрел? — прочистив горло, прошептала она недовольно. Самые нехорошие подозрения зароились к этому моменту в потихоньку просыпающейся голове, и наверняка они же отразились во взгляде, которым Надежда негостеприимно окатила «мальчика» сверху донизу. К слову, этому шалопуту намедни тридцать годков стукнуло, мог бы уже и задуматься о своем образе жизни-то. Так что вопрос прозвучал, скорее, в воспитательных целях, а вовсе не потому, что ее действительно интересовало, смотрел ли Егор на часы в момент, когда его осенила гениальная мысль заглянуть за солью к соседям. Да-да, в воспитательных: кто ему еще мозг на место вправит, если не «теть Надя»?

Спустя пару секунд пристального сканирования собранного внешнего вида своего визави её вдруг осенило:

— Что, не ложился еще?

— Извините, теть Надь. Магазины закрыты, я бы сбегал… — пропустив вопрос мимо ушей, тот развел руками и чуть виновато улыбнулся. Сдержанно и даже скупо, одними уголками точёных губ – в общем, как обычно. Что говорить? По-настоящему открытой, свободной, солнечной улыбки на этом лице Надежда за все двадцать два года их с Черновыми соседства не видела. И это обстоятельство, будучи впервые осознанным лет сто назад – угловатым подростком он тогда ещё был – поразило её до глубины души. Ко всему постепенно привыкаешь. — М-м-м… Ну так что насчет соли-то? — непринуждённо перекатившись с носков на пятки и обратно, уточнил Егор.

«Ушел от ответа. Как обычно… Вот что мне с тобой делать?»

Взбелениться и послать его по, надо полагать, хорошо известному ему адресу совесть не позволяла: Валя бы очень расстроилась, увидев такое её отношение к своему ребенку. Вале там, с облачка, видно всё. И сам Егор относился к ней, можно сказать, как к родной: притерся за те двадцать с хвостиком лет, что они делят лестничную клетку. Да и… И жаль парня, хоть и вымахал уже, здоровый лоб, и сам о себе позаботиться может, и сочувствие в свой адрес не переваривает. А всё равно жаль.

— Есть соль, — сменив гнев на милость, театрально вздохнула Надежда. — Не стой на пороге, заходи.

Запахнув полы халата потуже, в очередной раз отметив, что пора бы заняться собой, отступила на пару шагов вглубь коридора.

— Не, теть Надь, спасибо, — Егор, решительно мотнув лезущими в глаза густыми вихрами, опасливо покосился через её плечо. — Я тут подожду, а то разбужу еще… ваших.

«“Ваших?”. Кота, что ли, в виду имеешь?»

В квартире стояла глубокая, густая тишина, что вовсе неудивительно – в шесть-то часов утра. Даже Корж – и тот пока не появлялся в поле зрения своей хозяйки. Ясно всё: свил опять себе гнездо в шкафу и дрыхнет, чудовище хвостатое. «Снова платья от шерсти чистить», — мелькнуло смазанной обреченной мыслью в окончательно проснувшейся голове.

Что же до  второй… Надежда усмехнулась сама себе: некоторые тут слишком много о своей весьма скромной, надо сказать, персоне думают. В такое время Улю военный оркестр, исполняющий торжественный марш у изголовья ее постели, не разбудит, не то что…

— Егор, ты скоро там? Долго еще тебя ждать? — раздалось вдруг из его собственной распахнутой настежь квартиры.

Внезапно!

Настала очередь Надежды коситься через его плечо, что было затруднительно, потому что ростом и телосложением природа Егора явно не обделила. Словно считав её любопытство, он слегка посторонился, и взору Надежды предстала молодая, до безобразия смазливая блондинка – такие фифы имеют обыкновение смотреть на простых смертных с глянцевых обложек модных журналов. Прислонившись к дверному косяку, сложив на груди холеные руки, надув губки и выразительно изогнув бровь, красотка буравила взглядом сразу обоих. Одета, и на том, что называется, спасибо. Впрочем, как раз это обстоятельство Надежде странным и показалось – уж зная Егора-то. Степень её уверенности в том, что данного товарища она изучила, как себя саму, стремилась к ста процентам. Ста сорока шести.

Егор даже глазом не моргнул. Весь его нахальный вид сообщал: «Ну же, теть Надь, что вы, меня не знаете? Знаете. Вот он я, уж какой есть. Смиритесь».

— Соф, пять сек! Иди давай, — подбородком подсказал он направление своей гостье. Девушке предлагалось вернуться в квартиру.

— Как-как ты меня назвал?! Повтори! — задохнулась та, багровея щеками и широко распахивая густые ресницы.

Егор же свои, наоборот, устало прикрыл:

— Тише… Я просто думал о работе, вот и оговорился. Не кипишуй. Иди, пожалуйста.

«Неисправим…»

— Ма-а-а-м? Кто-то пришел? — а это – сонное, хриплое и не очень, чего греха таить, довольное, – раздалось уже из комнаты Ульяны.

Внезапно, дубль два.

Глаза Надежды в этот момент, должно быть, сделались узкими-узкими, потому что Егоровы – круглыми-круглыми, виноватыми-виноватыми. Прямо как у кота из мультика про зеленое чудище лесное, ни дать ни взять. Отступив на шаг в общий коридор, сосед одними губами произнес:

— Извините, теть Надь. Я, наверное, позже зайду…

— Стоять! Все равно всех уже перебудили. Будет тебе соль, минуту обожди.

Кряхтя и ругаясь про себя словами, которые ей, преподавателю стилистики русского языка в одном из ведущих вузов страны, вслух стыдно произносить, Надежда поплелась на кухню. Где-то у нее непочатая упаковка соли этой стоит, вот всю и отдаст. А то завтра снова ни свет ни заря явится, что она, его не знает? Знает! Еще как знает!

***

Поддев лапой дверь, из комнаты малóй в коридор вывалился истинный хозяин квартиры. Неспешно потянулся, в моменте визуально удлинившись вдвое, сладко зевнул во всю свою клыкастую пасть, пощурился лениво на струящиеся через кухонное окно и заливающие пространство солнечные лучи, взглядом властителя оглядел свои владения и лишь после соизволил заметить незваного гостя.

«“Очень приятно, царь!”»

— Привет, Корж, — поприветствовал животину Егор, стараясь звучать как можно тише.

Не то чтобы его беспокоило, что он все-таки помешал Уле мирно досыпать, но, вообще-то да. Самую малость. Немножко. Сильно. Он, что бы ни думали о нем люди, был вовсе не из тех, кому такие явления, как чувство вины и стыда, вообще не знакомы. Отнюдь. Такое ощущение, что он с ними родился – по крайней мере, помнит их, сколько помнит себя. Иногда Егор оглядывается назад, в прошлое, и ему вообще кажется, что родился он сразу взрослым. Однако миру, в котором каждому своих забот и головной боли хватает, он привык предъявлять адаптированную, выправленную версию себя под рабочим названием «Чернов 3.0» – от базовой и второй её выгодно отличает легкость созданного образа, она устраивает самого Егора и более чем устраивает его окружение. Необременённое эмоцией выражение лица – это, к тому же, и очень удобно: избавляет его обладателя от лишних вопросов. Вот и закрадываются в чужие головы подозрения, что совести в нём нет.