Закрыв глаза, парень постарался изобразить печаль, граничащую с отчаянием.

— Она ненавидит меня, — солгал Ксавье, не открывая глаза.

— Правда? По-моему, ты лжёшь.

— Это правда! — вспыхнул он и посмотрел на отца с искренней злостью — достал её из воспоминаний об истинных событиях, сопряжённых с семьёй. Сработало.

— Почему ты решил, что она тебя ненавидит?

— Она начала догадываться о вашем очень разумном плане с браком, — снова солгал Ксавье. — И я думаю, что она посвятила меня в свои видения, потому что в них меня убили, — это частичная правда.

Только в видении его лишь попытались убить. Уэнсдей даже рассказала, где это произойдёт. Но как — уточнять не стала. Для его же безопасности. И после произошедшего Ксавье не сомневался в правдивости этих слов. Эта хмурая девочка всё-таки прониклась к нему чувствами. Маловероятно, что любовью в привычном понимании этого слова, но ему и не требовалась настоящая любовь от неё. Просто знания, что она ощущала к нему нечто, и это нечто являлось положительным.

— А с момента об убийстве поподробнее, — попросил после минутного молчания отец.

Ксавье удивился — его родитель выглядел по-настоящему испуганным. Черты лица смягчились, рот приоткрылся, а расширенные зрачки метались из стороны в сторону.

Чудом сдерживая желание ехидно заулыбаться во весь рот, парень сухо кивнул, изобразил глубокий вздох и начал рассказ.

Когда он закончил, папа, чьё лицо разрезало множество взявшихся из ниоткуда морщин, сдавленно поинтересовался:

— Есть предположения, когда это случится?

— Без понятия, — Ксавье выдавил из себя улыбку — специально, чтоб показаться нервным, и вышел на улицу.

Он отошёл всего на несколько шагов от входа в больницу, даже не успел спуститься с крыльца, как всё содрогнулось от грома, и тотчас в паре сантиметров от его головы пронеслась пуля. Сзади донёсся треск разбившегося стекла.

— Ну, сейчас… — Ксавье понял, что продолжает улыбаться.

Уже будучи по-настоящему нервным, почти до потери сознания. А что, если Уэнсдей ему соврала и он умрёт? Или, наоборот, её попытка ему помочь изменила судьбу? Или она просто неправильно истолковала видение?..

Вокруг закричали и стали носиться люди. Следующая пуля пронеслась над плечом. А ещё одна пролетела секунду спустя в месте, откуда Ксавье интуитивно убрал голову, пригнувшись. Повезло.

— Не вздумай умереть! — Ксавье едва не потерял связь с реальностью от изумления, когда отец прыгнул перед ним и полностью загородил своим внушительным телосложением.

Он ожидал от отца любого поведения, но только не того, что он решит проявить жертвенность и станет на пути у пуль. Отец никогда его не защищал. Только мог обругать, когда Ксавье попадал в опасные для жизни передряги. А мог и сам устроить отпрыску ситуацию, откуда выбраться живым почти невозможно.

Был лишь один раз, когда отец на него не ругался. И когда был встревоженным едва ли не сильнее.

***

Первое, что увидел Ксавье, когда гроб остановился на полпути к крематорию{?}[печь для кремации (сжигания) умерших (людей, животных), а также учреждение, где находится такая печь. В данном случае я подразумеваю именно печь] и с него сорвали крышку: два чёрных озлобленных глаза. Кажется, их тронуло что-то вроде разочарования, когда в них отразилось его покрасневшее и испуганное до полусмерти лицо. Девочка с чёрными косичками покачала головой. А Ксавье понял, что никогда уже её не забудет.

— Ты не оживший труп, — заключила она и, кажется, попробовала захлопнуть крышку гроба обратно.

— Уэнсдей, подожди! Пожалуйста!

— Ладно, ты интересно спрятался. Но теперь я разочарована. Это был наглый и бессовестный обман, — сказала она и отошла.

Сбежались десятки встревоженных людей, но первым к нему подоспел отец. На нём застыло выражение ужаса и почти паники. Папа дрожал. Папа впервые дрожал.

— Как это произошло?! — взревел он, но не на Ксавье.

— Подумаешь, детки развлекались, — небрежно бросила черноволосая красивая женщина, поглаживающая Уэнсдей по плечу.

— Ладно, ваша дочь спасла моего сына… спасибо, — папа неожиданно выволок его из гроба и обнял.

— Я очень об этом сожалею, — хмуро заметила девочка с косичками.

***

Невольно Ксавье сжался за спиной отца, но приступ жалости и страха за себя быстро отступил. Да и шок от действий папы пропал. За два проявления нежности в его жизни нельзя было вдруг принять его за хорошего человека. Скорее, он просто доказал тем, что всё же человек.

Тогда как другие воспоминания доказывали обратное.

***

Ему исполнилось тринадцать лет. Самый ужасный День Рождения в жизни. Раньше ни в одной школе никто не знал, когда он родился. В этой же как-то прознали… и, конечно же, как они могли просто проигнорировать день рождения фрика, оживляющего картины. Скучно ведь…

Он выбросил окровавленную салфетку и приложил к разбитому носу новую, но и она мгновенно напиталась алой жидкостью. Опухшие и разодранные костяшки засаднили, и он выронил салфетку на пол. Медсестра её терпеливо подняла и выбросила. Новую Ксавье не принял — просто сидел, закинув голову назад от боли и ощущая терпкий вкус железа на языке.

Директор школы нетерпеливо щёлкал ручкой.

И тогда ворвался отец. С натянутой улыбкой и прочими лживыми элементами на лице, подчёркнутыми напускным ехидством в глазах.

Они спокойно поговорили с директором наедине. Ни единого слова на повышенных тонах, ничего… всё, как у нормальных людей.

Отец вышел без единой эмоции на лице, сообщив Ксавье, что они уходят. И хотя болело всё тело, он послушался и медленно поплёлся следом за родителем, иногда едва не падая.

Всё началось, когда они присели в их роскошный, но не длинный лимузин. В его богатом убранстве Ксавье всегда ощущал себя лишним… он был слишком изгоем даже для своей семьи. Слишком неуклюжий и нелепый для великолепия Торпов.

— Какого чёрта, Ксавье?! — взревел отец, только дверь за ними закрылась.

— Это они начали! Напали в душевой после физкультуры. Я ушёл. Но они ведь не могли успокоиться…

— И поэтому ты нарисовал это?! — Винсент с разъярённым взглядом вынул из портфеля лист А3, где был быстрый набросок. Страшное чудовище с длинными когтями.

Ксавье отвернулся. Он ведь просто нарисовал этого чудика. Не собирался его оживлять без необходимости. Но в этой школе его не воспринимали за сына знаменитого Винсента Торпа, а считали за обычного изгоя, которого надо мучить. Просто так. Просто потому что он особенный.

— Они напали на перемене и избили меня! — он указал на свой нос, едва сдерживая слёзы от боли.

Мог бы отец хоть раз его поддержать. Хотя бы в честь Дня Рождения.

— И ты оживил это, — сказал отец холодно, демонстративно разорвав бумагу на кусочки. — Ты же понимаешь, что сейчас трое учеников в больнице из-за тебя?!

— Они заслужили…

— Ты позоришь наш род!

— Прошу прощения, что в школе меня обижают, а я просто защищаюсь! — закричал Ксавье.

В следующее мгновение он уже лежал на сиденье, скрючившись от боли. Отец его ударил по скуле кулаком. Ожидаемый исход, но слишком болезненный. Чтоб не взвыть, Ксавье укусил себя за язык.

— Я перевожу тебя в Невермор. Может, среди других изгоев ты приживёшься и станешь моим достойным наследником.

Ксавье никак не отреагировал — ему было всё равно.

***

Снова стрельба — и вновь пули прошли мимо, никого вообще не задевая. Словно специально. Где-то вдалеке завыли полицейские сирены. Десятки, если не сотни. Их вой почти заглушал выстрелы, но земля всё равно содрогалась.

Ксавье зажмурился, думая, как поступать дальше.

Но за него решил призрак, что встал возле него, когда веки распахнулись. Уэнсдей стояла в обычной неверморской школьной форме, сложив руки на груди. Склонив голову набок, она произнесла:

— Восточный выход. Туда, — и исчезла.

Ксавье затряс головой, не в силах решиться на этот шаг. Стоять за спиной родителя вдруг стало так спокойно и по-настоящему безопасно… но он не мог оставить Уэнсдей. И она сказала, что его попытаются убить, но не убьют. Он ей верил.