— Можешь попробовать, но это не поможет.

— Ладно, Сольейт… — её старший брат задумчиво прикусил губу, — можешь прямо подробно описать видение? В мельчайших подробностях.

— Да что там описывать… — возмутилась она, но полный пассивной агрессии взгляд во мгновение развязал ей язык: — Ну, вижу дождь. Прямо жуткий ливень, я таких не припомню вообще. Да ещё и темно, а тучи какие-то красные…

— Так это же кровавое полнолуние! — прервала рассказ Энид, и на её лбу выступил пот.

— А ближайшее — в ночь с воскресенья на следующий понедельник, — за неё закончил Аякс.

— И каков шанс у нас успеть за неделю это предотвратить? — теперь Ксавье обхватил свой подбородок, но его взгляд больше не отрывался от Уэнсдей.

Захотелось выколоть ему наглые глазные яблоки и пришпилить их булавками к стенке.

— Примерно такой же, что, когда на тебя будет падать горгулья, тебя кто-то оттолкнёт, — отозвалась Уэнсдей невозмутимо.

Единственное, что её беспокоило — что сама не догадалась. Кровавое полнолуние… её почти восхитил этот извращённый символизм. В прошлый раз она спасла Невермор в этот час, а теперь её собирались убить. Было даже интересно, как это случится… и что испытывает человек, когда с него заживо снимают скальп. С трупа уже неинтересно.

— Мне продолжать рассказ, или вы уже всё нужное узнали? — неуверенно встряла в беседу Сольейт.

— Продолжай, конечно, — наконец Ксавье перевёл внимание на кого-то другого.

— Ой, ну… — девчонка замялась, — увидела много крови, хотя дождь почти всё смыл. И тело. Белое, без следов борьбы. Только майка чёрная на груди порвана, и оттуда стекала кровь. Но, кажется, это были очень аккуратные порезы.

— Что ж, почерк у убийц не меняется, — безрадостно хмыкнул Ксавье.

— Надо бы погуглить такие убийства. Может, не первые случаи.

— В Великобритании таких убийств точно не было. Я про это всё знаю, — добавила Сольейт.

— А что-то в библиотеке «Белладонны» было? Наши убийцы могут быть подражателями тех, кто давно умер и забыт общественностью.

— Вроде нет, — Аякс отрицательно замотал головой, а Ксавье пожал плечами.

— Ладно, Сольейт, продолжай, пожалуйста, — вдруг улыбнулась Энид.

— Да что ещё говорить… вместо лица у Уэнсдей череп, идеально чистый. Волосы и кожа на затылке на месте, я так понимаю. Больше ничего. Ни людей, ни животных.

Девчонке задали ещё несколько уточняющих вопросов, но ни один из них Уэнсдей не нашла полезным. Всё, что они на тот момент имели — два свершившихся убийства, невозможность проверить библиотеку «Белладонны» и видения эксцентричной британки, которые подтверждали почерк убийц. В числе подозреваемых — непонятные сектанты, отец Ксавье и все ученики Невермора. А может, и эта четырнадцатилетняя девчонка в жёлтом платье.

Уэнсдей не доверяла этому цвету.

— Значит так, — громко привлекла она всеобщее внимание. — Вещь, ты записываешь. Нам надо сделать следующее: везде искать информацию о похожих убийствах; следить за всеми, особенно друг за другом; и разузнать всё о секте, в которой состояла мама Бьянки. Этим займусь я и Ксавье. Я и остальным займусь, но в меньшей мере. Всем всё ясно? Девочки с хвостиками это тоже касается, — Уэнсдей не услышала ни одного возражения. Этим людям хватило ума понять, что она уже всё решила. Но всё же она дополнила: — И ни слова Винсенту. И вообще никому.

Ответом послужили сдавленные кивки. Главное, чтоб они ничего не испортили. За неделю возможно раскрыть и самое запутанное дело… или умереть. Выбор невелик.

И ей это нравилось. Вкус скорой собственной смерти бодрил получше самого крепкого кофе в мире. Он горький, выворачивающий внутренности… иными словами — восхитительный.

— А сейчас я иду писать роман. Если умирать, то только с законченным произведением.

— А нам что делать?

— Вещь вам всё на листке написал. А интернетом тут вы пользуетесь. Я не хочу вязнуть в этой паутине предрассудков и дегенерации, — это было последнее, что она произнесла вслух в тот день.

Зато роман пополнился на тридцать страниц.

========== Глава 12: Песнь утра под виолончель ==========

Комментарий к Глава 12: Песнь утра под виолончель

Автор настолько шокирован отдачей в комментариях, количеством “ждунов” и лайков, что находит время на написание этого фанфика во время каждой свободной минутки.

Ночь оказалась спокойной. Луну лишь изредка скрывали за собой дымки безжизненных, до невозможности безобидных облаков. Невермор укрыла обычная, немая, как умиротворённый покойник в гробу, ночь… и только звук виолончели разрезал тишину. Смычок, двигаемый умелой рукой, скользил по струнам, и мелодия рассекала воздух и устремлялась вдаль.

Когда из-под её пальцев выходили страницы романа — ощущения иные. Она в завуалированной форме пересказывала события из жизни и описывала свои предположения о бесконечно мрачном будущем. Поэтому последней явившейся в мир строчкой оказалось неведение главной героини о грядущем. Персонаж бросилась в горящий дом, на встречу с неведомым соперником. А откуда-то ей кричал её партнёр: и не понятно, из здания или снаружи. На том последняя глава обрывалась. Дальше — сплошной мрак, ни единой идеи, с кем или чем героиня должна столкнуться, объятая языками навязчивого пламени. И какой у неё исход.

Игра же на виолончели — поток сознания, без начала и конца. Пред глазами только жёлтые листы старой нотной тетради, в руках инструмент, а в ушах и голове — плавная мелодия. Которую можно хоть вечно повторять с начала. Музыка далека и одновременно до жути близка к реальности. Пара нот — и глупому человеческому сознанию открывался иной мир. Где физика переплеталась с тем, что люди назвали душой. И этому миру не требовались слова, истории рассказывались без них. Этот контраст с книгами — то, что развивало мозг. Уэнсдей любила работать в разных плоскостях сознания, изучать его работу… но пазл без исследований не складывался. Ей бы парочку жалких подопытных людишек и лабораторию, где слово «этика» оказалось бы под запретом.

Часы пробили полночь, и Уэнсдей пролистнула пальцами тетрадь. Остановилась на случайной странице, и тут же в мир прорвалась новая мелодия. Последнее законченное произведение Бетховена — «Симфония №9», часть «Ода к радости». Из-под её рук выходила ода к чувству, что она презирала.

В последнее время в её жизнь ворвалось слишком много извращённого символизма. Мелодия, премьера которой состоялась, когда композитор уже оглох. И не мог услышать оваций. А она ощущала себя слепой, глухой и никакой, ведь не вырвалась из паутины неведения. И была укушена пауком, чей яд мог убить её в следующий понедельник, а мог оставить в живых. Она застряла в ещё более дурацком положении, чем композитор.

Но если Бетховен не мог излечиться от глухоты, у неё оставался шанс на раскрытие всех тайн. И этот до сладости горький и невыносимый привкус смерти — отличное средство, чтоб эту участь отложить и во всём разобраться.

Уэнсдей не прекращала играть. Музыка рассказывала миру столько всего… и это ни один дурак в Неверморе не мог понять.

Она пошла спать, только когда небо затянули тучи.

Наутро жизнь академии вернулась в обыкновенное русло: никто уже и не помнил о двух убийствах, и занятия возобновили. Лишь самые эмоциональные ученики звонили родителям и просили их забрать куда подальше от этого страшного места. Остальные вели себя слишком обычно. Уэнсдей их всех не понимала. Одни боялись за свои никчёмные жизни, а другим просто наплевать. Но, признаться, высший цинизм последних её поражал в хорошем смысле. Её считали чуждой ко всему человеческому, а в то же время всякие безымянные студенты школы никак не реагировали на убийства и забыли о своих погибших друзьях.

Наверное, не зря она считала это понятие вымыслом. Друзья мгновенно забывали о тех, кто их покинул. Не все, но подавляющее большинство. Но как же понятие дружбы всеми расхваливалось…

Но смерти поставили всё на место. Это не Уэнсдей не умела дружить. Это дружбы не существовало. И всё же, хотелось продолжать называть хотя бы Энид с Ксавье друзьями.