Совсем уж ветхости избегали милостью магов-хозяйственников – укрепить подпоры или подновить побелку было для них делом обычным. Зато скрипело здесь все, что могло – тут они с искусностью государевых людей годами перекладывали ответственность друг на друга.
Три ведомства окружили общий внутренний двор, утоптанный часами совместных передышек, но на улицу смотрели каждый своей парадной.
Полоняный Приказ был беспечен и на рассвете еще спал, Земский уже рьяно хлопал створками, а около Оружейного мужики меняли вздутую булыжную кладку – истовая рука его высочества нового оружничего достигла и мостовой.
Себастьяна, разлученного с сестрою, провели недрами Земского и в тесном казенном кабинете представили пред очи Диего Бернардовича.
Старший господин Алвини некоторое время изучал его с очень знакомым высокомерным прищуром, задал десяток формальных вопросов, но не покидал границ корректности. Себастьян хранил выдержанный тон, в свою очередь найдя удобный момент осведомиться о причинах своего здесь нахождения.
Диего будто ждал этого вопроса, проверяя, как далеко простирается смирение молодого аристократа, и охотно перевел разговор на поручение, которое имел для него магический отдел.
– Можем ли мы рассчитывать на вашу помощь и ваше молчание, господин Карнелис? – спросил он, доверительно снижая голос.
Прожженный манипулятор воздержался от пафосных конструкций наподобие “Отечество взывает” или “исполните свой долг”, но Себастьян, выросший в забытом поместье угасающего рода, ощутил их словно сам собою.
До приезда в столицу амбиции не числились его слабостью. Фамилия их была скромной, не обладала даже “былым величием” и не взывала к возрождению. Юноша никогда не помышлял о чем-то большем, чем просто сбережение наследованной чести. Личная карьера его манила еще меньше – близкие кивали, радовались бытовым изобретениям, но увлечение архаичным древокодом всерьез их не впечатляло. Сам он тоже прекрасно знал, как далек даже от средних магов Ладии.
Кстати, в те годы именно сестра наперекор другим убеждала его в ценности приобретенных знаний – скучными прожектами она восхищалась взахлеб.
Тогда она еще не строила своих знаменательных планов, но уже увлеклась шарльскими журналами, где деятельные заморские леди делились успехами своих предприятий.
Худые желтые странички добирались до "Ближних улиток" через год после выпуска, и сестра даже не была первой их владелицей – выписывать свежие издания семья бы не потянула. Однако Виола верила в актуальность доставленных ими знаний.
Себастьяну она жарко зачитывала, излюбленные выдержки:
– Не нужно стесняться быть самим собой и стыдиться необычного направления магии! – (ему и в голову не приходило, что этого можно стыдиться).
– Глубина твоих работ уже позволяет зваться полноценным чародеем! – (что-то про синдром самозванца).
– Ты имеешь право разбогатеть на своем таланте подобно любому магу! – (где-то здесь она и сама начала задумываться).
Заморские купчихи также слаженно призывали идти за своей мечтой и слушать свое сердце, но на полях у таких заявлений Виола позволяла себе ставить знаки вопроса соком сорванной травинки.
Она находила, что разум все-таки тоже не зря человеку Богом выдан, но коли с головой беда, то цепляться стоит хотя бы за нравственные устои – как, например, поступила она сама.
Ей стукнуло опасные семнадцать, когда в уездную жизнь ворвался молодой кавалерист и не иначе как на безрыбье выбрал Виолу объектом своего "обожания".
Что ей тогда говорило сердце, стыдно было даже слушать, но на момент вмешательства брата, она уже с негодованием отринула планы совместного побега. В тот же год поклонник расточил имение и отбыл, по слухам, пытаясь где-то жениться на состоятельной вдове. Судьба его потерялась, но Виола укрепилась в своем недоверии сердечным порывам.
Она, разумеется, тоже отправилась за своей мечтой в столицу, но в сопровождении рассудка и, еще надежнее, – рационального брата, которого заставила поверить, что место в Итирсисе такому чародею она непременно отыщет.
Порой только благодарностью за рьяную поддержку и объяснялось нынешнее терпение юноши к ее сумасбродным идеям.
Этой зимой в столице Себастьян быстро обнаружил себя в ряду людей, не лишенных некоторого пиетета окружающих. Виола верно подметила заразивший его магический апломб, впрочем, содержимый под свойственным брату контролем. Польщенный уважительным отношением заказчиков “Щепки”, он все еще скорее увлекался красотою магокода, чем радел о славе. Появление талантливых Алессана и Леи сначала оказало на него удручающее воздействие, однако, вскоре он обнаружил уважение и с их стороны (пусть даже местами тайное). Открытие было удивительным, и древесник не успел еще как следует его осмыслить, когда на него снизошло внимание Диего Бернардовича.
Под взором последнего и проснулась в крови юноши инфекция, по меньшей мере переносчиком которой являлся каждый аристократ Ладии – долг приумножить гордость рода.
То, как прозвучало последнее “господин Карнелис” из уст главы Земского Приказа Ладии наследнику определенно, определенно понравилось.
Конечно, господин Карнелис не заставил себя уговаривать, и спокойно уточнил круг своих задач.
Круг был очень скромен в диаметре: разрядить сотню-другую опасных цветов, корзинами собранных под щиты в соседнем помещении. Ах да, если господин Карнелис окажется способен вскрыть защиту самого дерева и разглядеть в его коде иные опасности, или даже уловить нечто, содействующее поимке магов-создателей – империя будет весьма признательна.
У Себастьяна загорелся глаз и зачесались руки – задачка такого рода уже сама по себе заманчивый вызов, империя могла на этот счет не волноваться.
Однако, до поры пришлось уняться: прежде его накормили какой-то стылой служебной кашей и отвели к цветам, на отключение которых он истратил многие часы. После полудня, жалея об утере утренней остроты мысли, он выбрался во внутренний двор, куда минувшей ночью маги левитировали древо.
Любимца Алонсо было не узнать – выглядело растение отвратительно. Все еще цветущее, оно утратило и подобие жизни. Раздавшиеся корни топорщились из щелей кадки, листья застыли без движения. Цветы не вяли, но гляделись жесткими крахмальными обрезками – нести их домой не возникло и тени желания.
– Оно может еще таить сюрпризы, Себастьян Базилевич, – напомнил Диего, стоя под маленьким карнизом внутреннего входа. – Надеемся, вы поможете их выявить и ликвидировать.
Рядом с главой – но не слишком прижимаясь – попытались уместиться еще четыре наименее занятых приказничих. Весть о гении-древеснике расползлась по Приказу и диктовала держать коллег оповещенными.
– Вы отказались от идеи его уничтожить? – Не показывая волнения, юноша спустился по трем кривым ступеням и направился к источнику проблем.
– Даже не будь оно важной нитью, мы не смогли бы его разрушить, – со спокойной откровенностью сообщил магистр. – Посмотрите на его защиту.
Дерево было укрыто магическим щитом, рядом прохаживался караульный маг – странный артефакт не оставляли без присмотра и минуты.
Под кроной любезно устроили табурет для эксперта и, памятуя жару, даже заботливо оставили кувшин с водою. Не дойдя до них два шага, Себастьян оглянулся вопросительно.
Диего кивнул, разрешая проход через купол, но юноша замер на месте, кляня свою беспомощность. Приказничие не вдруг сообразили, что древесник, похоже, не умеет проходить охранные щиты. Караульный маг не произнес ни слова, чарами отодвигая входной полог, но лик его был очень красноречив и непочтителен. Диего одернул его так же безмолвно.
Оказашись у ствола, Себастьян поддался порыву тронуть его ладонью, хотя восприятию кода это никак не содействовало. Ощутив кору вполне обычную, он перенастроил слух и собрался.
Спустя час он знал о дереве многое.
Во-первых, оно было тщательнейшим образом ограждено от всех мыслимых напастей. Его было бесполезно рубить, жечь, охаживать молниями или иным образом силиться причинить ему вред. Только кошачьи зубы, похоже, оказались не учтены в алгоритме древесной защиты, что позволило бы аптекарскому наставнику быстро с ним разделаться, но судьба повернулась иначе. Теперь кора окрепла, и на зубы надежды не было.
