Себастьян таким опытом не обладал и, погруженный в глубины магических концепций, едва не пропустил прецедент: один из парней как-то очень уж рьяно петушился в танце перед его сестрою. Маг воспрял в полный рост, вторично извинился перед Карлотой Эдмондовной и широким шагом устремился к источнику новой тревоги.

Он был категорически настроен удалить сестру домой, покончив на этом со скверными шутками вечера.

Затейник-вечер, оказалось, еще только разминался.

К чему приводят разговоры на свадьбе

В Итирсисе: 14 мая, воскресенье

Только сегодня, на этой свадьбе осмелилась Арис поверить, что матушкина болезнь преломилась к лучшему. Две седмицы минуло с того дня, когда растревоженная Селена принесла весть о почти невозможной прогулке. Поздние воскресные сумерки, глаза доброй подруги, румянец матушки – детали навеки уложены в самые сокровенные сундучки памяти вязуньи. Только принять выздоровление за истину она отчаянно страшилась. Улыбалась днем, изумляя оружейников, а с уходом тянула – боялась найти у дома Селену с другими, уже горькими вестями.

Трепет всегда возрастал с каждым шагом по Зеленой улице, пока в невесомости вечернего покоя не различался голос матушкиной скрипки. Музыка вновь становилась отдушиной для пробудившейся Леоноры.

Виртуозная исполнительница справедливо находила, что до прежнего мастерства ей теперь далеко. Тем не менее, за день до торжества она предложила Селене сыграть для ее гостей в благодарность за все те часы, что девушка провела в их доме почти сиделкой. Решаясь говорить, скрипачка едва могла скрыть дрожь тонких пальцев – вероятность услышать неловкий отказ нависла пыткой, но артистическая натура жаждала зрительского обожания куда больше укрепляющих настоек.

Селена не колебалась ни мига – на такое украшение вечера она не смела и надеяться . Усладить приглашенных игрою сочли за лучшее в самом конце, когда уставшие плясуны оказались вполне готовы освободить помост без должного сопротивления. Кинри знаками угомонил простецких музыкантов и объявил о необычайной возможности гостей окунуться в мир мелодий тонких и высоких. Гости, уже разгоряченные, с готовностью взорвались одобрением – Леонору в округе знали прекрасно.

Она стояла на краю помоста с бьющимся сердцем, прижимая инструмент к лифу последнего нарядного платья, с болезни еще велковатому. Волнуясь, наблюдала, как расходятся танцоры, как высокий юноша аристократической наружности с большим облегчением вытаскивает из этой группы пылкую девицу, по всей видимости, сестру, и уводит с негодующим шептанием. Леонора едва дышала перед своим выходом, но острый материнский глаз подметил все – как юноша остановился невдалеке от Арис и приветливо кивнул вязунье, как леди-сестрица просияла и защебетала той что-то, издали неразличимое.

Ее маленькая Арис действительно обзавелась знакомствами, достойными всяческой хвалы. Поведение юных аристократов на этой свадьбе выдавало скромность их рода, но Леонора сочла это благом. Впрочем, и Лея Сальвадоровна приблизилась к ним с любезностью и узнаванием. За магичкой приволокся дворянин уже иного склада. Даже в сравнении с буйством красок местных нарядов его темный фиолетовый камзол без вышивки не тянул на звание “неброского”. Все существо этого франта диссонировало с обстановкой, однако же он был зачем-то здесь и, хотя особенного желания говорить с Арис не выказывал, все-таки устроился возле, сложил руки на груди и вместе со всеми устремил глаза к помосту. Эта внезапная группа знакомцев дочери оценивать выступление будет куда строже непритязательных горожан.

Леонора глубоко вздохнула, мысленно перекрестилась и шагнула вперед, окунаясь во всеобщее внимание.

– Я исполню небольшой ричеркар, написанный Бархом, достославным композитором Гиарии, – обещала она присмиревней публике. Подбородок нашел знакомый изгиб инструмента.

Арис, наконец, поверила – даже не глазам, но музыке матушки. Никогда во время болезни та не играла столь живо и упруго. Песни ее скрипки даже в срок недолгих улучшений сплетались из печали и вибраций тревожных, пронзительных, отзывающихся где-то в глубине сердца принятием горя. Сегодня в голосе струн звучало торжество, локоть скрипачки порхал с легкостью крыла. Ее победный гимн заставил Арис покрыться мурашками, а после, напоив и успокоив, сменился балладой трагичной и подвигнул беззвучно плакать, забывая утирать глаза.

Очнувшись вслед за опустившимся смычком, вязунья обнаружила, что не только ее лицо блестит мокрыми дорожками. Большинство гостей не постеснялось своих слез, но и те, кто был сдержаннее или черствее, не казались безучастными.

Леонора встретилась глазами с дочерью, в молчании всей площади они обменялись улыбками. Скрипачка ловила каждую слезинку зрителей, благодарная за их отзывчивость. Где-то внутри нее разбитый сосуд срастался и наполнялся резонной гордостью артиста, властвующего над сердцами.

Вдохнув лишь несколько раз, Леонора объявила лирическую сонату, которая рвалась из согретых струн. Те грубоватые плечистые гости, что не вняли предупреждению Леи об "отрезвеньи", рыдали уже вслух, не щадя расшитых рукавов.

Трижды спев, скрипка опрокинула самые дальние уголки сострадания соседей. Награжденная их безмолвием, Леонора отняла инструмент от плеча, коротко поклонилась и оставила помост. Она играла бы до рассвета, но тайное ликование велело уйти в недосказанности.

Лишь после этого гости замершей свадьбы зашлись гулом простодушного восторга, а Селена, подоспев, искала верные слова неизмеримой своей признательности.

Не желая дожидаться, покуда Виола ввяжется в новое развлечение, Себастьян вторично вознамерился покинуть с нею площадь. Напоследок он обернулся к Арис.

– Будьте любезны, передайте вашей матушке мою благодарность, – негромко обратился он. – Вы были правы, рекомендуя отложить уход. Я прежде не подозревал, что музыка способна меня захватывать.

– Неужто мое пение оставляло тебя безразличным?– Спросила Виола с очень серьезным ликом.

Припомнив это пение и свои неутомимые труды над куполом беззвучия, брат даже немного сбился с мысли. Хитринка все-таки прокралась в уголки губ его сестры.

Вязунья их семейное дурачество уже распознала и поддержала нерешительной улыбкой. В этот миг Виола впервые отметила, что Арис можно считать красивой: разгладившись в беспечности, черты ее лица оказались куда утонченнее кругловатого носика самой леди Карнелис.

– Передам, Себастьян Базилевич, – обещала девица, поскольку сестра не ждала ответа на свою провокацию. – Матушке это доставит радость.

Себастьян еще раз обвел глазами площадь – гости стряхивали гипнотическое оцепенение и принимались говорить, но пребывали еще под сильным впечатлением.

– Что за чары помогают ей играть столь пронзительно? – Не сдержал он своей пытливости.

Арис сочла, что под этим предположением аристократ завуалировал некоторый комплимент.

– Полагаю, они зовутся трудом и талантом, – подыскала она вежливый ответ, силясь, как должно, смотреть в глаза. Витиеватость дворянской речи порою ставила ее в тупик – возможно, от нее ожидалось всего лишь мило рассмеяться шутке, поскольку Леонора, конечно, не применяла в своей игре никакие чары.

– Нимало не сомневаюсь, – что-то в тоне Себастьяна заставило думать, что ответа он ждал иного. – Но, право, мое любопытство искренне.

Арис держала улыбку уже со значительной трудностью. Если это не шутка, то к чему он изволит клонить?

– Едва ли я могу что-то добавить, – сказала она.

– Как пожелаете, – Себастьян поджал губы и перевел свой внимательный взгляд на предмет их дискуссии, – пусть эти чары останутся вашей фамильной тайной.

Арис нашла себя благодарной за то, что аристократ сворачивает свои беседы, едва заметив ее смятение. Кивнув с уклончивой вежливостью, она заспешила к помосту. Взгляд ее поймал искристость лика матушки, опустился на скрипку в ее руках – и мимолетная догадка заставила девицу споткнуться на полушаге.