– Спасибо, дон Амброзио.
Патер, которому не терпелось вернуться к своему телевизору, с облегчением засеменил в дом. Инспектор, следуя указаниям дона Амброзио, перешел мостик. Поднимаясь по ступенькам, Стуки обратил внимание на слабый огонек висящей на деревце лампочки, в мерцающем свете которой он различил силуэты четырех мужчин, судя по всему иностранцев, увлеченно играющих в настольный футбол на заднем дворе одного из соседних домов.
Один из четверых был таким высоким, что ему приходилось изгибаться, чтобы отбивать мяч, летящий в ворота: он взял на себя роль защитника. Остальным трем было от тридцати до сорока. «Славянская внешность», – подумал Стуки. Мужчины переговаривались очень тихо, чтобы лишний раз не раздражать соседей.
– Кто выигрывает? – спросил Стуки.
– Кто лучше играет, – ответил один из них, с длинными густыми волосами и лицом художника.
– Всегда выигрывают лучшие, даже обидно!
Аделе Тоньют стояла на балконе, украшенном горшками с геранью, с которыми было бы не стыдно поучаствовать в конкурсе на самый цветущий балкон.
– Добрый вечер, синьора! Я хотел бы вас спросить кое-что о господине Анчилотто…
– Вы кто?
– Вас не предупредил дон Амброзио? Он не звонил?
– А, это! Я и забыла. Извините, как вас зовут?
– Инспектор Стуки, полицейское управление Тревизо.
– Вам холодно?
– Нет.
– Тогда можно поговорить и так, с балкона.
– Хорошо, – ответил Стуки, оглядываясь. Рядом никого не было. – Вас удивило то, что произошло с господином Анчилотто?
Синьора Аделе вдруг разволновалась, губы ее задрожали. Первым порывом женщины было вернуться в комнату, но она сдержала себя и стояла, крепко ухватившись за перила балкона.
– Да, – сказала она еле слышно.
– У него были неприятности?
– Он был немного уставшим.
– Только уставшим?
– Обычные проблемы со здоровьем для мужчины в шестьдесят пять.
Стуки желал расспросить экономку о вилле графа: о полупустом доме, странностях обстановки, о винном погребе. Но инспектору не хотелось сообщать женщине, что он уже побывал там, воспользовавшись ключами Секондо.
– Возможно ли осмотреть дом господина Анчилотто? Вы бы могли меня сопровождать?
– Вы полицейский и проводите расследование? Разве есть какие-то подозрения по поводу смерти графа?
– Никаких. Обычные формальности, связанные с наследством, – на ходу выдумал Стуки.
– Наследство?
– Вы об этом ничего не слышали, синьора Тоньют?
– Нет, это меня не касается.
– Могло так случиться, что господин Анчилотто оставил все свое имущество… как ее зовут?
– Кого?
– А, вспомнил! Кикка из Бассано.
Женщина сделала вид, что не услышала.
– Когда вы хотите осмотреть виллу графа?
– Не знаю, скажите вы, когда вам будет удобно.
– Ну раз уж вы здесь…
Вслед за синьорой Аделе Стуки направился к вилле. Они не пошли через мостик и по лестнице, поэтому их путь оказался длиннее. Женщина передвигалась с трудом и шла очень медленно. По дороге инспектору пришлось выслушать долгий рассказ о ее невзгодах, о причинах, по которым ей все еще приходилось работать: чтобы помогать своим внукам – детям разведенной дочери. Вот так: не успели пожениться, а уже развелись, и никто не подумал о детях, какая от всего этого будет путаница у них в головах. И сейчас у родителей не хватает денег на детей, поэтому бабушкам и дедушкам приходится им помогать. А так хотелось бы потратить собственные деньги на круизы! Но нельзя: постоянно нужно то одно, то другое. Если бы старики жили поменьше, никаких разводов бы не было. Увеличение продолжительности жизни стало проблемой, это повредило институту брака, вот что произошло.
Синьора Аделе нащупала за столбом выключатель и включила свет у входа – тот самый, что мешал спать дону Амброзио. Женщина открыла ключом калитку, и они прошли к главному входу. Стуки услышал уже знакомый ему скрип двери, заметил бронзовую подставку для зонтов и кое-как намалеванную, зато старинную, начала XIX века, картину. Экономка уверенным жестом повернула выключатель, осветив большой зал, уже обследованный инспектором. Он притворился, что удивлен видом огромного пустого помещения.
– Господин Анчилотто избавился от мебели?
– Да, говорил, что хочет более современную.
– И когда это произошло?
– Что-то около трех месяцев назад. Сервант, стол и стулья забрали в июне… три человека на грузовике.
– Обычно у того, кто все распродает, есть какие-то финансовые проблемы.
– Денежные? Совсем нет!
Стуки недоверчиво покачал головой. Женщина стала показывать ему дом. Только в комнату покойника она не захотела войти, сказала, что тот ей постоянно снится. Во сне граф старательно расчесывал волосы, как он это всегда делал перед сном, потом аккуратно развешивал на плечики свои вещи, все, кроме носков; хрустел пальцами, будто проверяя, как работают суставы. Дальше шел ритуал с шелковой пижамой: граф раскладывал ее на постели, как скафандр космонавта, и вслед за этим очень медленно, сантиметр за сантиметром, надевал на голое тело. Во сне мужчина проделывал это с такой тщательностью, какую наверняка проявил и шелковичный червь, чтобы создать для этой пижамы шелковую нить, которая в начале своего пути была свернута в кокон. Кокон – это своего рода урна для праха, но эта смерть с пробуждением. Граф считал, что убивать шелковичных червей – жестоко. И добавлял, что, с другой стороны, все изысканное в своей основе часто жестоко.
– Это он вам говорил?
– Да.
– Каждую ночь?
– Нет конечно! Только в те ночи, когда был слишком уставшим и звал меня, чтобы я приготовила ему травяной чай для улучшения сна.
– Травяной чай? – воскликнул инспектор, находя, что этот факт никак не вяжется с найденными в крови графа барбитуратами.
– Ну да, травяная смесь, которую специально для него приготовляли в местной фитоаптеке.
– Граф принимал какие-нибудь лекарства?
– Нет, по крайней мере, я не знала об этом. Только аспирин иногда. Здесь склад, – добавила женщина, – вы хотите его осмотреть?
Инспектор немного побродил по помещению, делая вид, что рассматривает разные предметы.
– У него была собака? – спросил Стуки, указывая на красный поводок.
– Светлый лабрадор по кличке Либера, девочка.
– А куда она девалась?
– Граф отдал ее кому-то после того, как распродал мебель.
– Странно. Кому-то из знакомых?
– Даже не знаю. Собака жила с графом больше десяти лет.
– Можно осмотреть винный погреб?
– У меня нет всех ключей от дома, я отдала их полиции.
– Послушайте, – сказал Стуки, уходя с виллы, – та мысль о коконе как о смерти с пробуждением, это слова господина Анчилотто?
– Да, его, он умел очень поэтично выражаться.
– Простите, может быть, это не совсем деликатно. Это вы обнаружили тело графа?
Женщина вздрогнула. Ей припомнилось, что она сразу же пошла на кладбище, как только новость распространилась по городу.
– Нашел его городской дурачок Питуссо, – сказала она таким тоном, будто только сумасшедший мог увидеть Анчилотто лежащим среди могильных плит с бутылкой вина под боком.
Я тру и скребу. Скребу и тру. Они трут моментальные лотереи, а я скребу ржавчину. Потому что удача ускользает, а ржавчина остается. Этот народ покрыт ржавчиной. Ржавый народ, он не достоин империи. Я пытаюсь отскрести ржавчину с креста на надгробной плите синьоры Луиджины Мазет, в замужестве Кальдеран. Этот крест стал покрываться ржавыми наростами ровно в 4 часа поутру, после одной из бессонных ночей. Не то чтобы в ту пору ты, синьора Мазет, спала как сурок. Ты ложилась спать без пятнадцати двенадцать и просыпалась еще до зари. Из окна твоей квартиры на верхнем этаже дома с таверной ты, скажем так, наблюдала за ближними и все замечала. Причиной твоего плохого сна были переживания по поводу того, что дела в твоей прачечной шли не очень хорошо. Сначала тебя это даже развлекало: найти способ, как вывести, чтобы и следа не осталось, пятно жира от майонеза, оливкового масла, мороженого, особенно на мужских брюках. Или все-таки это было не мороженое? Но ты об этом никому не рассказывала, у каждого свои пятна, те, которые они заслужили. И никто не может запятнать себя за другого, потому что это сразу заметно, что человек это делает из-за гордости, чтобы казаться всем или привычным, или совсем другим. Это зависит от того, какие пятна сейчас в моде.
«Мир никогда не будет кристально чистым, – любила ты повторять клиентам твоей прачечной, – слишком не увлекайтесь салфетками и другой ерундой. Немного грязи не помешает, это часть жизни. Рождаются тоже не идеально чистыми. Покойники иногда бывают чистые, но только потому, что их моют». В последнее время тебе стало нелегко держать прежний ритм. Несколько раз тебе даже случилось перепутать одежду порядочных людей и негодяев, холостяков и женатых. Как-то так получалось, что иногда чьей-то жене попадались чужие кружевные трусы или другие непотребства. Ты спровоцировала больше разводов, чем казино в Югославии. Тогда и началась твоя бессонница. С твоего балкона тебе было все хорошо видно, и ты начала кричать: «Сумасшедшие! Безумцы!» Безумец тот, кто возвращался поздно ночью, тот, кто провожал до дома невесту. Без ума была твоя кузина, которая хотела пожертвовать свою почку неизлечимо больному. Сумасшедшей была твоя дочь, которая отправилась автостопом в Исландию через Индию.
И люди стали приходить под твой балкон ради забавы, только чтобы услышать: «Сумасшедшие! Безумцы!» Эй, синьора Мазет, а что, если я куплю криптовалюту? – Сумасшедший! Синьора Мазет, я собираюсь отпраздновать свой день рождения. – Безумец! Но то, что тебя действительно прославило, – это твои суждения о браке.
Как по-вашему, синьора Мазет, могу я жениться на Мариэлле и на Луиджине? – Безумец! А не выйти ли мне замуж за Сильвано? – Сумасшедшая!
Один раз я показал тебе мою палку из черной акации, а ты – «Безумец!»
Тогда я сказал тебе, что сейчас как дам палкой, и ты промолчала, будто перед тобой и вправду был сумасшедший. Тебе, синьора Мазет, вся эта грязь навредила. Ужасная болезнь, та самая, что была у моего отца Луиджи, год рождения 1921, который во время войны босиком прошел всю Россию, вдоль и поперек. Совсем как солдаты Наполеона. Эта ржавчина от холода. Ржавчина уничтожает империю. Но я скребу.
