Позже я пытался за этой сотрудницей приударить, но отклика не получил. Умному человеку это стало бы ясно уже из истории с амфорой и голубем. «Плохо быть дураком», как говорит мой сотрудник С.К.
Разные, очень разные функции выполняли мы в совхозе. Советский инженер — сможете ли вы придумать, чего он не сможет сделать? Нет. И Сэй-Сенагон бы не смогла придумать. Уборка овощей и злаков, сев, строительство, лесоповал, животноводство… Как-то раз мы попали на ремонт комбайнов — можно сказать, почти по специальности. Не затем мы ехали в совхоз, чтобы опять держать в руках гаечный ключ! Но пришлось. Чинили комбайны мы бригадами по трое, под руководством местного специалиста. Специалисту было на вид лет 60…65, на самом же деле — думаю, меньше. Пил он так, что мы остолбенели. В обед он самолично и единоначально выдувал бутылку (надо ли пояснять, чего?) и — продолжал руководить ремонтом, отдавая понятные и правильные указания. Как-то раз он уделал две, но после этого его речь приобрела некоторую лапидарность. Однажды в конце дня мы покуривали и произнесли полушутя, что, мол, сегодня вечером надо по девочкам, а то давно пора, и — не желаете ли, Иван Иванович, с нами… И тут мы остолбенели. Этот прожженный алкаш и матерщинник покраснел, опустил глаза и смущенно произнес — не, мне с вами, ребята, нельзя… мне надо кого постарше…
Разными могут быть у людей представления о должном. Но всех нас объединяет то, что у нас такие представления есть. У И. И. они были. А у многих — уж не знаю, было ли такое во времена С. - таких представлений просто нет. Нет вообще. Можно все, за что не убили. А если кого убили — значит, было нельзя, сам виноват, не перетер, не разрулил, не фильтровал базар…
На соседней площадке чинили комбайн тоже наши ребята. Местный начальник при них был старше нашего, и вдобавок у него совсем не гнулась спина. Совсем. И как-то раз кто-то из нас отпустил какую-то шутку по этому поводу. Наш И.И. посмотрел на нас соболезнующе, с доброй улыбкой, как на несмышленышей, и медленно, с паузой после каждого слова, произнес — «наши… деревенские… бабы… им… ОЧЕНЬ… довольны».
В нашей бригаде оказался один молодой человек — новый сотрудник, которого я не знал. Когда мы слегка потрудились, то решили, что пора и покурить. Поскольку курить, тупо глядя друг на друга, не интересно (а на бескрайние просторы смотрят только поэты), то кто-то затеял разговор, скажем, о летающих тарелках. Когда очередность дошла до нового сотрудника, он открыл рот, произнес: «у меня есть масса литературы по этому вопросу» и замолчал. После некоторой паузы разговор плавно потек дальше. На следующем перекуре разговор зашел о, скажем, снежном человеке. Когда очередность дошла до нового сотрудника, он открыл рот, произнес: «у меня есть масса литературы по этому вопросу» и замолчал. Мы переглянулись. На следующем перекуре — да, вы угадали. Между прочим, в том колхозе я как-то сказал, что когда я гляжу на этого мальчика, я жалею, что я — не женщина. Мои коллеги посмотрели на меня обеспокоенно, и мне пришлось срочно пояснять, что я. это… теоретически… Всегда правильная осанка, прямой взгляд в глаза, крепкое мужское рукопожатие, внятный подбородок. Прекрасный образец человеческой породы. Вспоминая его участие в наших дискуссиях, я начинаю понимать, почему биологи не воспринимают нас как людей.
Два примечания. Подобное употребление выражения «внятный» я впервые услышал когда-то от моей подруги В.И. Она говорила — про себя — «внятная грудь». Второе — на бескрайние просторы смотрят не только поэты. А еще и влюбленные — когда она сообщает ему, что мы с тобой, кажется, недостаточно предохранялись.
Тот же товарищ И.К., который сообщал, кого мы опять приведем разделить с нами трапезу, был замешан в еще одной замечательной истории, тоже связанной с колхозом и с отказом от еды. Но важно другое — это была история о Настоящей Женщине. Как-то мы убирали картошку на комбайне, было дождливо и мерзко («все было пасмурно и серо, и лес стоял как неживой, и только гиря говномера качала молча головой» — А. Галич). И на очередном круге наш старшой (тот же научный сотрудник Л.М.) распорядился о костре и еде. Собрали еду, двое нырнули в кусты, а мы поехали убирать дальше. И когда мы сделали очередной круг, колбаса уже скворчала, и все кругом источало ароматы. Мы проглотили слюну, слезли и начали вкушать. А сотрудник, сообщавший нам, кого мы приведем, остался на комбайне и сидел там, как статуя «Научного Сотрудника на Уборке Картошки, неизв. маст, предпол. посл. четв. XX в.» И произошло чудо. Любой нормальный человек при виде этой сцены сказал бы «вот псих» и погрузил бы зубы в колбасу. Воспитанный человек не сказал бы, но подумал. Истинный аристократ духа, читатель и почитатель Рериха и Блаватской просто ничего не заметил бы, а погрузил зубы, куда сказано.
Но Настоящая Женщина, сотрудница ВЭИ Галя О. подошла к старшому Л.М. и шепотом спросила его: «Ивану отнести еду на комбайн, да?»
Пройдут годы. Люди забудут весь тот бред, который мы создали в своей жизни. Рухнут корпуса ВЭИ, изгладится из памяти людской даже мой бессмертный текст, но навсегда сохранится на скрижалях благодарного человечества эта история — история о Настоящей Женщине, накормившей Представителя Противоположного Пола. Думаю, что Сэй-Сенагон согласилась бы с тем, что это и есть высшая справедливость. «Ибо в каждом представителе есть природа Будды», — добавила бы она.
Теперь перед вами барак на 50 кроватей, в котором мы и живем. В пионерлагере «Чайка» это называлось — пионерские бараки; стоит десять радиаторов, на них вперемешку носки и грибы. Эти бараки при нас и снесли, и последующие годы мы жили в домиках вожатых, в комнатах на 3…5 человек. Начальство жило чуть комфортнее — по двое. Но это, как и все в нашей жизни, было фикцией, ибо бедное начальство по вечерам долго совещалось, как жить дальше и закусывало. А с утра — на работу. Так в жизни всегда: тяжела жизнь начальства. Про последствия начальственного совещания и закусывания я ниже расскажу. Но сначала — общая картина. Что в колхозе было обычно хорошо — это кормежка. Редко чтобы вкусно, но почти всегда — доброкачественно, и обычно — досыта. Однако я сам видел, как сотрудник Л.A. съедал по три вторых блюда, оправдываясь тем, что рыбу он очень любит. Странный вид любви — промолвила бы С. Поскольку мы занимались электровакуумными приборами, а протекание в них тока подчиняется закону Лэнгмюра, чаще называемому «законом трех вторых» (ток равен напряжению в степени 3/2) то возникла шутка насчет того, что и в еде Л.А. следует закону «трех вторых». Шутку шутили целых десять минут.
Из развлечений в пионерлагере были беседы с друзьями и сослуживцами. Вспоминаются — как пишут некоторые литераторы — две. Случай со шведскими школьницами. Главный герой этой истории — наш сотрудник Ч., член КПСС и убежденный строитель коммунизма, человек абсолютной личной честности, один воспитавший двух сыновей. Впрочем, он не нашел с ними общего языка — быть может, в силу остальных перечисленных качеств. (Впрочем, сотрудник Л.А., не член КПСС и не строитель, не нашел оного с двумя своими дочерьми, так что дело не в этом; правда, он их воспитывал не один.) В первый день по приезде сотрудник Ч. заявил, что желает обсуждать каждый вечер важные философские проблемы. Третий жилец нашей комнаты и участник беседы, услышав про это, сказал, что у него болит голова, и лег тут же спать, а я из любопытства согласился. Тем временем в комнату набилось человек десять наших сослуживцев, уже принявших перорально, закусивших и жаждавших зрелищ. Вопрос, который мой коллега поставил на обсуждение — но нет, друзья, сначала нужна преамбула. Перед отъездом, сообщил он, ему довелось прочитать, что когда шведским школьницам официально разрешили интимно общаться с мальчиками, успеваемость школьниц повысилась. И они сами объяснили это так: раньше у нас головы были заняты тем, где бы встретиться, а теперь — учебой. С другой стороны, интимная дружба в школе — считал мой коллега — это плохо. «Итак, ставлю на обсуждение вопрос, — заявил он — можно ли разрешить еблю шведским школьницам».
