Таблетка из LaB6 диаметром 10 мм и толщиной 1 мм (эмиттер) должна быть закреплена в торце цилиндрической трубки из 0,1 мм тантала. Таблетка крепится завальцовкой, то есть краешек трубки, грубо говоря, загибается на таблетку. Потом цилиндр — причем именно поверхность таблетки — должна устанавливаться с точностью 10 мкм относительно прикатодного электрода. Они устанавливают не поверхность таблетки, а поверхность завальцованной трубки. Я — а как вы определяете положение эмиттера? Ведь вы устанавливаете не его, а тантал. Они — а мы после завальцовки протачиваем поверхность завальцованного с этой точностью. У меня падает челюсть. Пауза. Они — а еще после завальцовки мы протачиваем торец завальцованного металла. Я беззвучно, как кот, открываю рот. Они, прочитав у меня в глазах крик «зачем?!», пожимают плечами. «Да так, чтобы аккуратно было…»
Что сказала бы на это Сэй-Сенагон? Я не нашелся, что ответить. Но они и так все поняли.
Окидывая взглядом эти почти четверть века, я вижу, что непосредственно с работой было связано не так уж много историй. Потому что на работе мы жили. Это не слишком четкое утверждение — но оно совершенно тривиально для любого советского человека. И вообще это явление есть важный, как мне кажется, элемент советской культуры, причем настолько для нее специфичный, что само утверждение не понятно вне контекста. Попробуйте объяснить это явление западному человеку, причем не культурологу…
Вот два приключеньица, связанные именно с работой. В некой лаборатории запускали плазменную напылительную установку, купленную во Фрязино (на НИИ «Исток»). Напылять собирались, среди прочего, металлические порошки. Порошок проходит через плазму, нагревается или плавится, в виде горячих частиц или капель шмякается на подложку и застывает. Однажды зарядили молибденовый порошок. А молибден на воздухе замечательно окисляется, и напыление надо вести в среде инертного газа. Ну, а его не подключили, да и про подложку, кажись, забыли. Или просто так, от балды, нажали на кнопку, как некто сотрудник Б.Ш. некогда попой на неком стенде… В помещение прыснула струя расплавленных частиц молибдена фракции, кажись, «71…100 мкм». Эти суки немедленно сгорали, а капли окиси молибдена, продолжая лететь, вытягивались на лету в легчайшие белые нити, молчаливо парившие в воздухе. Значится, так: помещение, по всему пространству тысячами плавно парят нити, через каждые три — пять сантиметров, как паутина в русском осеннем лесу, только в сто раз чаще, и с разинутыми ртами стоят сотрудники. Сэй-Сенагон заметила бы тактично — а вот ротики лучше закрыть…
Второй случай в той же лаборатории и тоже с порошком — но вольфрама. Пришел он от поставщика, пардон, подмоченный. А перед напылением решили подсушить. Чтобы он струился плавно и т. д. Тут просматривается некая аналогия с севом картошки, если вы уже тот кусок прочли, а если он ниже — дойдете, вспомните. Добры молодцы инженер А.Ш. и м.н.с. Л.А. насыпали в фарфоровую миску два или три килограмма (не вздрагивай, ребенок, не прижимайся от ужаса к маме — все кончилось хорошо), поставили в муфельный шкаф и крутнули регулятор температуры вправо. Ну хочется же побыстрее, это так понятно, правда? Когда им надоело курить, они достали… и узрели. Миска, на ней горкой порошок — примерно, как пять кило манки по объему и фракционному составу. И по этому темно-серому конусу, по этой пирамиде, по этому террикону неторопливо, как вальяжный таракан, ползет красно-оранжевый светящийся круг около сантиметра в диаметре, оставляя за собой след, как улитка, — дорожку спеченных частиц. Сэй-Сенагон понимающе сказала бы: «Ага, самораспространяющийся высокотемпературный синтез, СВС». Физик бы что-то пролепетал бы о том, что при спекании сокращается поверхность и горение прекращается. Эти двое — физик и металлург — просто стояли, завороженные красотой и загадочностью зрелища. Забыв, что один из них даже без очков. Но обошлось…
Примечание всерьез. При чтении воспоминаний людей, которые делали Бомбу, делается уже не смешно, а страшно всерьез. Ведь у них на дебильную безалаберность накладывались 25 часов в сутки разогреваемые партией патриотизм с трудовым порывом. И вот кладбища вокруг закрытых городов, а про генофонд уж не будем…
Кругооборот барахла в ВЭИ был устроен нетривиально. Где-то в этом тексте упоминается вэивская свалка — честь, хвала, гордость и т. д. Ясное дело, что многое тащилось со свалки на рабочие места, постепенно превращавшиеся в ее филиал, домой. Я, признаться, много интересного унес с нее — для преподавания, но формально это тоже домой. Однако на свалку «потенциально выкидываемое» попадало сразу только, если начальство визжало, а это бывало в двух случаях. Первый: «сверху» звонили и говорили, что завтра будет проверка пожарной безопасности, да не наша комиссия, а районная! городская!! Второй случай — начальство, войдя в комнату, стукалось коленкой обо что-то. Или не коленкой… Если же визга не было, то прибор, установка, стенд, ящик с деталями и т. п. сначала выставляли в коридор. И далее в течение нескольких дней мы наблюдали, как с прибора, установки и т. п. понемногу исчезали части — лампы, детали, провода, потом крепеж. Как пираньи не ко времени упавшего в реку ягуара, обгладывали инженеры и младшие научные сотрудники выставленное в коридор. Иногда исчезал в итоге даже каркас.
Разумно, — прокомментировала бы С.
Наша лаборатория вела работы по использованию углеродного волокна, а оное волокно заказывала на каком-то заводе в Белоруссии. Когда она была одной из республик СССР, а их теперешний маленький фюрер — Лукашенко пас свиней. Или - бери выше! — запрягал лошадей. Как все-таки быстро в наше время растут люди. Вчера — козопас, ныне президент с большой буквы. Или так: сегодня — Президент, а завтра главный пахан на зоне.
Примерно в те годы случился Чернобыль, снесла курочка-АЭС цезиевое с плутонием яичко, и так ловко — загадила Белоруссию, пол-Украины, кусочек России и даже слегка на скандинавов. Ну, они-то нежные, хай подняли, молоко-де фонит, детям нельзя давать. В чем проблема, дорогие друзья? Нельзя — не давайте. А белорусы с украинцами как жили, так и живут. Потому что здесь вам не там — где угол, работу и прописку имеешь, там и живешь.
Сотрудник А.Ш. поехал как-то в Белоруссию, именно что вот по поводу волокна, на завод, где его делали. С утреца — в цех, покурили и приступили. В обед чего-то пожевали, покурили, приступили. А.Ш. с работягами живет, опыт перенимает. На третий день, когда они перестали гостя замечать, своим то есть стал, спросил как-то вскользь: «А Чернобыль? Как тут живете?»
Последовала длинная пауза. Докурили. Вставая, один обронил вбок: «Мы об этом не разговариваем».
Сотрудник Я. Л. и сотрудница Е.Г. налаживают мощный газовый лазер. Ага — думаете вы — темнота, пронизанная тонкими лучами, напряженные взгляды ученых (глаз не видно за черными очками, но мы-то знаем — напряженные), замершие стрелки приборов… не, все не так. Умеренно захламленное помещение, лазер длиной почти во всю комнату — метра три, какие-то объемы, корпуса, провода, трубы, стоит несколько баллонов, стучит насос, а шлангов-то, шлангов… до «пронизанных тонких лучей» еще пес знает сколько времени, а начальство уже лается. Сотрудник Я. Л., брезгливо переступая через шланги, ходит вокруг. За ним, как тень — сотрудница Е.Г. в белоснежном халате. Когда Я.Л., повинуясь неведомым импульсам, останавливается, Е.Г. мгновенным и плавным движением достает из кармана халата гаечный ключ и вкладывает его в руку Я. Л. Тот подтягивает гайку, возвращает ключ и продолжает свое немолчное кружение. Откуда Е.Г. знала, какую именно гайку собирался подтягивать Я.Л. и какой ключ надо ему подавать?
Услышав этот вопрос, С. бы самодовольно усмехнулась.
Мы переходим к повествованию об одной из наиболее колоритных в истории ВЭИ фигур — Б.И. Был он разработчиком тиратронов с малым временем срабатывания для управления бомбометанием и получил за это грамоту от Сталина. Был он разработчиком уникальных газотронов на напряжение 1 мегавольт. Был он умелым руководителем, создавшим дружный и работоспособный коллектив. Заботился он о людях, устраивая одного в ВУЗ, а другого вытаскивая из-за решетки, куда тот угодил по глупой случайности — соучастию в поножовщине. Все это было…
