Алешка с удивлением взглянул на него. Повернулся к маме:

– А что, бывает мед и пшенный? И манный?

Митёк захохотал так, что показал нам все свои белые зубы.

– Чудак! Этот мед мои прекрасные пчелы собрали на поле, где цвела гречиха. Знаешь, какие у меня пчелы!

– Знаю, – сказал Алешка. – Они вас любят, как собаки. И так же слушаются.

– Ставьте чайник, я пошел за медом. – И Митёк накинул на плечи рубашку.

– Мить, – спросил папа. – А разве тебе не надо, я слышал, какой-то дымокур, чтобы пчел отогнать. Шляпу с сеткой, чтобы не покусали.

– Что ты, Серега! – хвастливо отмахнулся Митёк. – Они меня как родного любят. Знаешь, как они меня слушаются! – И он направился к двери. – Как собаки.

Алешка кинулся следом:

– И я с вами, посмотреть хочется.

– Что ты! Они только меня признают. Покусают так, что ваша родная мама тебя не узнает, испугается. – И он захлопнул за собой дверь.

Наша родная мама поставила на плитку чайник и стала собирать на стол. Расставила чашки, заварила чай, нарезала хлеб. И вдруг прислушалась.

– Тише! – сказала она. – Мне показалось, что кто-то вскрикнул.

Мне тоже. Вскрик раздался еще раз. И превратился в сплошной вой. Похожий на визг.

Мы выскочили на крыльцо. Вой доносился со стороны пасеки. И становился все сильнее. И с той же стороны показался бегущий Митёк. Над его головой клубилось что-то вроде небольшого темного облака.

Митёк мчался, как конь, не переставая ржать. Такой уж истошный был у него крик.

Он влетел на крыльцо и завопил:

– Все в дом! Они атакуют!

Это мы уже и сами поняли. Темное облако не только вилось и клубилось, оно еще и гудело, и кусалось.

Как Митёк очутился в доме, как мы захлопнули дверь – я даже не помню. Помню, что мы стояли у двери и слушали, как за ней густо гудят разгневанные пчелы.

Митёк упал в кресло, порылся в бороде и с воплем отдернул руку.

– Вот! – плачущим голосом сказал он. – Еще и в палец.

– Боже мой! – сказала мама.

Она приготовила содовый раствор и достала из своей косметички маленький пинцет.

– Сиди спокойно! – скомандовала она Митьку. И стала пинцетом выдергивать из его лица пчелиные жала. Из щек, изо лба, из бровей и век. И даже из макушки, где у Митька прорезалась круглая лысинка.

Потом она смочила ватку в растворе и смазала все укусы.

– Спасибо, – вздохнул Митёк. – Ты знаешь, у меня пчелы…

– Самые кусачие, – продолжил Алешка. – Как собаки.

– Это все из-за тебя! – набросился Митёк на папу. – Ты их натравил!

– Я? – удивился папа. – Я даже не знаю, как их натравливать.

– Ты! Ты! Потому что разбрасываешь где попало свои рубашки.

Точно! Митёк второпях схватил папину форменную рубашку, которая висела на спинке стула.

– Они меня в этой рубашке не узнали! – продолжал свои упреки Митёк. – К тому же рубашка милицейская!

– У них аллергия на милицию? – спросил папа. – Почему бы это? Может, они мед воруют? Или пасутся на чужом поле?

Митёк усмехнулся. Мама улыбнулась. Мы с Алешкой похихикали.

– Ладно, – сказала мама. – Пчелы улетели, будем пить чай.

– С медом, – сказал Митёк. – Я ведь рамку не бросил.

И мы только тут заметили, что он держит рамочку, всю заполненную шестиугольниками сот.

Мама поставила на стол большую миску, Митёк взял нож и стал нарезать соты. С рамочки сразу же тягучими нитями потянулся густой темно-коричневый мед, запахло так, что голова закружилась.

Ничего вкуснее, чем мед в сотах, я, оказывается, никогда не ел. И самое приятное – когда высосешь мед, еще долго жевать сотовый воск. Лучше всякой жвачки.

Мы так увлеклись, что и не заметили, как опустела миска.

– А ты что же не ешь, Митя? – спросила мама.

– А он уже наелся, – хмыкнул папа. – Ты посмотри, какие щеки наел.

Мы оторвались от сказочного угощения и взглянули на Митька. Как описать, что мы увидели? Перед нами сидел совсем незнакомый человек. Кое-что, правда, от него прежнее осталось – борода, ленточка на лбу и волосы на голове. Глаз почти не было – узенькие щелочки, зато щеки раздулись так, будто Митёк держал во рту два яблока. За каждой щекой по штуке. И лоб у него был весь в шишках.

Я опустил голову, мне было трудно смотреть на Митька. С одной стороны, я ему сочувствовал, а с другой – едва сдерживался от смеха. Алешка тоже надул щеки – вот-вот не выдержит и прыснет изо всех сил.

Мама вдруг встала и быстро вышла в другую комнату.

– Что с ней? – встревожился Митёк.

– Ей, наверное, плохо, – каким-то приглушенным голосом ответил папа. – Наверное, меду объелась. Я пойду посмотрю. – И он вышел вслед за мамой.

И тут же за стеной раздался взрыв хохота. Маминого и папиного. Мы с Алешкой тоже не выдержали.

Но Митёк – он настоящий писатель – совсем не обиделся. Встал, подошел, натыкаясь на стулья, к зеркалу, долго вглядывался в свое отражение, вздохнул:

– Тоже бы посмеялся. Но ни фига не вижу.

– Хорошие у вас пчелы, – подначил Алешка. – Диковатые только немного. Вы их плохо приручили.

– Много ты понимаешь, – обиделся за своих пчел Митёк. – Я вот завтра в своей рубашке за медом пойду – увидишь, как они меня встретят!

– Извиняться будут? – захохотал Алешка. – Прощения просить?

Тут вернулись мама и папа. Папа был весь красный, а у мамы от слез растеклись по щекам ресницы.

– Отсмеялись? – буркнул Митёк.

– Мы больше не будем, – пообещала мама.

– Будете, – пообещал Алешка. – Митёк завтра опять за медом пойдет.

– Герой, – сказал папа.

Утром Митёк был уже в форме. Потому что на ночь мама еще раз смочила его «раны» содовым раствором.

Он долго топтался перед зеркалом, разглаживал бороду и довольно урчал:

– На человека похож, правда?

Алешка взглянул на него.

– Очень похож.

– На кого? – подозрительно обернулся Митёк.

– На человека, – кивнул Алешка. – Которого вчера пчелы покусали. Самые любимые и послушные. – И добавил серьезно: – Гречневые.

– Я думал, ты мне друг, – вздохнул Митёк.

– А что? – насторожился Алешка.

– Хотел тебе лодку дать. Резиновую. С веслами. Но раз уж так…

– Друг, друг, – поспешил Алешка.

– Не врешь? – Митёк еще раз оглядел себя в зеркале.

– Он у нас никогда не врет, – поддержал я Алешку, меня тоже лодка заинтересовала. – Только в крайнем случае.

– Да? – с сомнением в голосе произнес Митёк. И повернулся к Алешке.

Тот ответил ему ясным и честным взглядом.

– Ну пошли. Только умоюсь.

Умывался Митёк тоже по-особенному. Во дворе, под водосточной трубой, у него стояла громадная бочка, полная дождевой воды. Митёк раздевался до пояса и долго плескался возле бочки, повизгивая и покрякивая от удовольствия.

– Люблю совершать омовение, – приговаривал он, – живительной природной влагой.

Однажды он попросил Алешку слить ему на спину этой живительной влаги целый ковшик. Ну, и конечно, Алешка полил его так, что Митьку пришлось срочно менять не только брюки, но и ботинки.

И меня не удивило, что Алешка вдруг как-то задумчиво сказал Митьку:

– Может, не надо, дядь Мить. А то вы весь израненный.

– Ну что ты! Как раз мне это поможет.

Да, меня это не удивило. А надо бы удивиться…

Митёк поплескался – Алешка при этом очень внимательно почему-то за ним наблюдал, – и мы пошли в волшебный сарай, и Митёк снял с полки свернутую в тугой комок резиновую лодку.

– Так, Алексей, – сказал он. – Ты поищи пока лягушку, а я весла достану.

– Лягушку? – удивился Алешка.

– Ну! Надо же лодку накачать, проверить.

Алешка, ни слова не говоря, только пожав плечами, вышел из сарая на поиски лягушки – он еще доверял взрослым, их уму и опыту.

Митёк приладил стремянку, взобрался на нее, пошарил на верхней полке и вытащил два алюминиевых весла с красными лопастями. И небольшой брезентовый мешочек с привязанной к нему длинной веревкой. В нем что-то звякнуло.