– Не отставай, огненновласая! – кричал на ходу Олаф. – Мы с тобой удивим весь Руан, если загоним такого красавца. Смотри! – крикнул он через минуту, указывая с возвышенности, как собаки, сбившись со следа, понеслись за другим молодым оленем.

Обычная уловка умудренных опытом старых самцов, когда они выходят на тропу молодняка, чтобы отвлечь от себя преследование. Но Олаф понимал, что олень, избавившись от своры, постарается добраться до воды, и сообразив, что следует искать, где здесь может быть ручей или озерцо, стал спускаться в лощину. Эмма не отставала.

Теперь они преследовали зверя только вдвоем со скальдом.

Пожалуй, Олафу стоило все же подать сигнал звуком рога, но в нем проснулось дерзкое желание самому поразить добычу. И он лишь заговорщически подмигнул Эмме, увлекая ее за собой, заражая своим пылом.

Они пронеслись через открытое пространство со старым, черным, как ночь, менгиром[28]. Эмма отметила про себя, что не знает этих мест, но тем не менее подстегнула лошадь, довольная тем, что на открытом пространстве ее гнедая столь легко поравнялась с жеребцом Олафа.

«Это безумие, мне следует остановиться и подождать остальных», – мелькнула тревожная мысль.

Но тут они услышали впереди лай любимой ищейки Ролло, о которой сам конунг говорил, что она никогда не теряет след.

Оленя они застали как раз, когда он выходил на противоположный берег за ручьем. Эмма только охнула, когда ее гнедая вслед за серым конем Олафа с размаху кинулась в воду, подняв тучи брызг. Молодая женщина завизжала, цепляясь за гриву. Холодная вода словно остудила пыл лошади, да и охотницы тоже. Олаф крикнул, чтобы она держалась за луку седла, и лошадь ее непременно вынесет.

Так и произошло. Но теперь Эмме совсем не хотелось продолжать путь в мокрой одежде. Она огляделась. Бог весть где они находились. Заросли, дубы, под ними тростник, изгиб какого-то ручья.

– Олаф, вернись! Нам необходимо ехать обратно.

Он появился не сразу. Недовольно ворчал, что теперь, когда олень ослабел после холодной воды, им ничего не стоит его догнать.

– Я чувствую себя не лучше оленя, – надула губки Эмма. Ей стало обидно, что Олаф, обычно такой внимательный и заботливый, сейчас думает только о лове.

Кажется, наконец и он опомнился. Увидел ее растрепанные волосы, сбившуюся и висевшую сбоку сетку для волос, облепившую бедра юбку.

– Клянусь Фреей, ты и сейчас красавица, огненновласая. А выглядишь так, словно только что вырвалась из объятий шалуна Локи.

Порой он раздражал ее своим легкомыслием до дрожи. Хотя дрожала-то она от холода.

– Я хочу скорее найти своих людей. Ибо, клянусь верой, если мы сейчас же не вернемся, все подумают, что я попала в объятья не Локи, а в твои.

Это было сказано в запальчивости. И Эмма тут же осеклась. Однако Олаф и не думал отшучиваться. Он тоже понял, что их отсутствие и в самом деле может быть истолковано превратно.

А тут еще оказалось, что они не знали куда ехать. Олаф рассчитывал, что Эмма знает эти места, Эмма же, как всякая женщина, в трудной ситуации полагалась на опыт мужчины.

Олаф вдруг смутился. Она выжидательно смотрела на него. Он же терялся, ибо ветер принес тучи, и Олаф, как любой викинг, привыкший ориентироваться по солнцу, совсем не знал, как без небесного указателя определить направление.

Решил положиться на собаку, стал свистеть, подзывая ее. Но когда черный вислоухий пес вернулся, он просто устало лег, раздосадовано глядя на людей оттого, что его не хвалят, а что-то требуют. Охотничья ищейка, он был приучен выслеживать зверя, а никак не выводить из чащи заблудившихся охотников. Поэтому когда всадники тронулись вдоль ручья, он спокойно затрусил рядом.

Олаф успокаивал Эмму:

– За нами ехала целая свита. Бернард не посмеет вернуться без своей госпожи.

Она тоже на это рассчитывала. Поскакала вперед, понимая, что чем меньше времени проведет в компании обаятельного скальда, тем меньше это вызовет пересудов.

Вскоре они нашли брод, перебрались и стали возвращаться, пока не поняли, что просто кружат по лесу. Попробовали найти дорогу по своим же следам среди сломанных кустов, но это не сильно помогло. И хотя Олаф и трубил в рог, призывая охотников, но им мешал все усиливающийся ветер и расстояние, какое они проскакали, удалившись от остальных. Вдали прогрохотал гром.

– Вот что, огненновласая, нам следует укрыться в лесу и сделать шалаш, чтобы переждать грозу.

Он указал кивком на потемневшее небо и дальние вспышки зарниц.

Ветер нес тучи прямо на них. Эмма вдруг сказала, что ни за что не проведет с Олафом и часа в одном шалаше. Он стал отшучиваться, говоря, что тогда соорудит два шалаша, однако сам помрачнел, подумав о том же, что и она. Их невольное приключение могло окончиться весьма неважно, если Ролло сообщат, что они так долго находились наедине.

В душе Олаф надеялся, что его побратим Ролло поверит ему на слово, но когда стал говорить об этом Эмме, она только послала лошадь вперед, сердитая на весь свет. Она так часто заигрывала со скальдом, чтобы отомстить Ролло за внимание к Лив, что ее языческий супруг мог ей и не поверить. И тогда…

Они ехали, сами не зная куда. Вспышки молний сверкали почти рядом, и Олаф опять предложил сделать шалаш. Но первым нашел укрытие пес. Под склоном на холме он обнаружил под нависшими кореньями естественное углубление вроде грота, где они и укрылись, когда стали падать первые тяжелые капли дождя. Олаф даже успел развести костер и привязать в зарослях лошадей, когда небеса просто-таки разверзлись ливнем. Вокруг вмиг настала ночь, мрак, холод. И началось настоящее светопреставление.

Они сидели под корневищами и наблюдали, как ветер гнул деревья, швырял из стороны в сторону потоки дождя. Эмма, чтобы хоть немного согреться, положила в ногах у себя собаку. Сжалась в комочек, представляя, что сейчас думает Ролло, ведь ему уже наверняка сообщили, что его жена ускакала неизвестно куда со скальдом Серебряным Плащом. Ах, заблудись она с кем иным, это не имело бы таких последствий. Но Олаф…

Оставшиеся под дождем кони взволновано ржали. После очередного раската грома раздался дробный топот и удаляющееся ржание. Олаф вышел поглядеть, вернулся мокрый, злой, сказав, что гнедая Эммы, вырвав куст, убежала. Час от часу не легче. Костер догорел, они сидели во мраке, отрезанные от всего мира, под проливным дождем. Эмма мелко дрожала, но когда Олаф подсел, обняв ее за плечи, просто зашипела на него. Он все понял. Даже в темноте он слышал ее вздохи и тихие всхлипы.

– Лучше бы я отправилась в Эврё, – прошептала она. – Это Небо наказывает меня за мою слабость. Пречистая Дева!.. Как подумаю, что наговорят обо мне Ру…

Олаф негромко заметил:

– Он ведь любит тебя, Птичка, да и я ему не чужой. И если боги не лишат его последней крупицы разума – он нам поверит.

Эмма уже ни на что не надеялась. Вспомнила неприязнь к ней Лодина, Гаука, вспомнила предостережения Сезинанды. Олаф старался отвлечь ее рассказами о детстве Ролло, о его семье. Она заслушалась, так как сам Ролло редко делился с ней воспоминаниями о прошлой жизни в Норвегии. Но стоило Олафу умолкнуть, Эмма сказала, что, едва дождь прекратится, они должны ехать.

Скальд ничего не ответил, подумав про себя, что глупо блуждать во мраке по лесу. Но продолжавшаяся до утра непогода не оставляла им другого выбора, кроме того, как ждать. Они сидели в своем песчаном укрытии, пока не уснули под монотонный шум дождя.

– Они возвращаются, – сообщил Ролло белобрысый Эгиль. – Наши люди разыскали их в каком-то селении, куда они заехали на лошади скальда, чтобы расспросить о дороге.

Больше он ничего не добавил. У Ролло были утомленные глаза. Полночи он и его люди, несмотря на непогоду, провели в седле, объезжая все окрестные селения и усадьбы, в надежде найти жену конунга и скальда. Охранник Эммы Бернард, промокший до нитки, с вывихнутой, висевшей на перевязи рукой, продолжал поиск и когда рассвело, несмотря на боль и усталость.