Фото Андрея Онучина. Москва. 2023

Юрий Пименов. Движущаяся граница города. 1961. Холст, масло. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

Только что прошел дождь, появилась радуга. Я вышла на лоджию, отодвинула створку, выставила руку с телефоном наружу, снимаю панораму, чтобы уместилась вся дуга. Слева она вырастает из желтого коттеджа, справа вливается в лес. Внутри купола, созданного радугой, уместились гигантские новостройки (они на горизонте), церковь с колокольней, полосатые трубы электростанции, деревянная будка с антеннами, треугольные крыши частных домов – все это высовывается из леса. На переднем плане: автомойка, два автокрана и два грузовика.

Я живу на пятнадцатом этаже, в доме серии П-44Т – панельной семнадцатиэтажке, таких много в Москве. Я не чувствую связи с домом или районом, хотя провела здесь почти треть жизни. Только вид за окном я считаю своим: находясь в других местах, я вспоминаю этот пейзаж.

Почти на всех моих фотографиях, сделанных с этой лоджии, три четверти кадра занимает небо. Говорят, что в каждой местности небо имеет свой цвет. На моих фотографиях оно разных цветов. Небо непрерывно меняется, мои глаза воспринимают эти изменения с доступной им частотой – допустим, двадцать четыре раза в секунду. Каждое утро я вижу новое небо, но я понимаю, что оно – то же самое, что и вчера. Аналогично: каждое утро я узнаю себя в зеркале, хотя каждый день выгляжу по-разному.

Е. живет на десятом этаже, с балкона она видит хвойный лес (вдалеке), несколько соседних домов и школу (внизу). Она сказала, что выбрала эту квартиру, потому что вышла на балкон и увидела всю эту панораму.

К. живет на четвертом этаже, она сказала, что любит выходить на балкон и смотреть, как по реке плывут пароходы, а за рекой танцуют люди.

И. сказала: когда их компания переехала в новый офис, ей досталось место у окна. За этим окном была глухая кирпичная стена. Сначала она стала опаздывать на работу, потом болеть, потом грубить клиентам, а потом уволилась.

Е. Т. (риелтор) сказала: из-за плохого вида квартиры подолгу «висят». Сложно продавать квартиры на вторых и третьих этажах – люди не хотят смотреть на козырьки подъездов.

Джей Эпплтон наблюдал за птицами и ящерицами, изучал, где они строят свои гнезда. Он заметил, что им важен обзор и укрытие. Колин Эллард написал в «Среде обитания»[2], что это можно сказать и о людях: мы стараемся находиться там, откуда удобно наблюдать, оставаясь незаметными.

В кафе я выбираю место на диване, у стены, так, чтобы было видно окно. Знание о том, где строит птица свое гнездо, объясняет мне, почему мне не нравится сидеть спиной к входной двери. Я принимаю это за объяснение, не замечая, как моя мысль прошла по кругу: я нашла аналогию там, где хотела ее найти. Я сравниваю себя с птицами и ящерицами, и это меня успокаивает: так я помещаю себя в мир животных. Для меня это знание – и обзор, и укрытие.

Колин Эллард, который в своей книге (о людях и домах) рассказал об исследовании Джея Эпплтона (о птицах и ящерицах), считает, что биологического объяснения недостаточно: мы (люди) живем не только в природе, но и в обществе. По-моему, в современном городе мы никогда не знаем точно, спрятались мы или оказались на виду.

Выписала из главы «Неприсваиваемое»: «…если в мире человека ждет брошенность и дезориентация, то в пейзаже он наконец-то попадает домой»[3].

Это объясняет мне, почему я скучаю по своему виду из окна. Вне контекста эта фраза кажется сентиментальной, но сам этот концепт (неприсваиваемое) помогает мне думать о том, почему нам нужны широкие виды, почему без них человеку плохо.

Агамбен о неприсваиваемом (l’inappropriabile).

Францисканцы:

Они считали бедность высшим благом (altissima povertà) и отказались от собственности. Их способ жить отличался от прочих людей (в XI–XII веках во Франции). Для тех, кто не хотел ничем владеть, не было написано законов. Тогда они придумали, что можно не владеть, а пользоваться.

Хайдеггер:

Он рассуждал о том, что такое быть бедным, но в своих рассуждениях противопоставлял бедность богатству, то есть не смог определить бедность саму по себе (позитивно).

Беньямин:

Он пишет не о бедности (povertà), а о справедливости (giustizia) – это благо, которым нельзя обладать. Giustizia не то, чем люди наделяют мир, а то, что в нем уже есть, без нашей воли и юридических законов (эту мысль я не поняла).

Агамбен:

Соединил францисканцев и Беньямина (Хайдеггер не пригодился). Быть бедным (францисканцы) или быть в «справедливом отношении с миром» (Беньямин) – это «находиться во взаимоотношении с неприсваиваемыми благами»[4] (теперь поняла, что имел в виду Беньямин).

К неприсваиваемому Агамбен относит тело, язык и пейзаж.

Агамбен о пейзаже.

Люди и в древности любовались пейзажами: существуют свидетельства в текстах IV века и древние изображения (фрески в Помпеях).

Агамбен выписал из античных источников, что относят к пейзажу: «…леса, холмы, водоемы, виллы, мысы, родники, ручьи, каналы, стада и пастухов, пеших путников и лодочников, людей, выходящих на охоту или собирающих виноград»[5].

Мы смотрим на пейзаж и видим все это, но и не видим, а как бы соединяемся с ним; не стремимся понять, а лишь смотрим (состояние «пользования собой и пользования миром»).

«Пейзаж – это пребывание в неприсваиваемом как форма жизни, как справедливость. А потому если в мире человека ждет брошенность и дезориентация, то в пейзаже он наконец-то попадает домой»[6].

Анна Лепорская. Пейзаж с полуфигурой. Начало 1930-х. Холст, масло. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

Человек на переднем плане сидит на траве или на скамейке или стоит за ограждением – за темно-зеленой полосой. Я додумываю детали, описывая картину словами, представляя себя на месте этой полуфигуры. Я сижу на земле, ощущаю ее неровности, уколы сухой травы; пахнет клевером и навозом; слышу голос животного (птица? лягушка?); ветер не холодный; припекает. Смотрю на дом, на забор, вспоминаю поездки на картошку на первом курсе; вспоминаю о заборах в Подмосковье (они не такие, как на картине).

Несколько крупных капель упало мне на макушку и на джинсы – не вижу ни одной тучи, смотрю прогноз в телефоне: дождь. Делаю панорамный снимок и ухожу. Эта фотография однажды появляется на экране с указанием даты и геолокации. Смахиваю (отмахиваюсь). Если бы вместо этого фото всплыло другое поле с домиком на горизонте, я бы не заметила подмены. Фото подписано: «4 июля, Сумбулово». Я была там в этот день, и у меня сохранились: запись в блокноте, травинка-закладка в книге, упаковка лейкопластырей, которую я купила на автостанции, чтобы заклеить мозоль на пятке. Если бы не было даты и геолокации, фотография не всплыла бы на экране, а лежала в толще невидимых данных, пока я не удалила бы ее вместе с папкой «Не разобрано». Меня раздражают эти данные: координаты времени и места. Как будто кто-то подсмотрел за мной и вписал в журнал прибытия-убытия. У меня отобрали что-то такое, что никогда моим не было, но теперь я ощущаю утрату.