Честно отслужил дворовый страж.
Пару раз хозяев просто спас:
Воры заглянули как-то раз,
Вот тогда устроил им кураж!
Так на лиходеев наскочил, —
Навсегда сюда забудут путь!..
А сегодня не хватает сил:
Так сказать: ни охнуть, не вздохнуть
В клочья шерсть собралась на горбе;
Стерлись, раньше белые, клыки.
Покорился пес своей судьбе:
Видно, лучшие закончились деньки.
Днями возле будки он лежит.
Пятый день, и есть он перестал.
Изредка, тихонько заскулит:
Видно, крайний час его настал.
«Старый, – бабка деду говорит, —
Видно, наш Мохнатый приболел?
Сутками у будки, будто спит,
Уж неделю ничего не ел
Что-то мне в боку всё тяжелее.
Сон мне был плохой, почти к утру.
В общем, если пес наш околеет,
То и я, наверное, помру»
И глядит с опаскою на деда:
Тот за глупости её бывал суров.
Только взгляд его в окошке где-то.
И не слышно бабке гневных слов.
Дед её как будто не услышал,
Сигареты вынул. Закурил.
Видно стало, как он тяжко дышит.
Тихо, с хрипотой заговорил:
«Видно, есть неведомые вещи.
Вдругорядь сказал бы от души
Только сон твой был, наверно, вещим.
Я давно ведь для себя решил:
Мне мою последнюю собаку,
Видно, сил не хватит пережить.
Не хотел тебя пугать я, бабка,
Тут ты мне возьми, да и скажи
Значит, так назначено судьбою,
Вместе жить, и вместе помирать.
Мы довольно пожили с тобою.
Значит, нам судьба такая, мать?»
«Ты пойди, сходи, его проведай.
Я пока на печь поставлю чай».
Жалко ей себя. И жалко деда.
Только сил нет даже на печаль.
Скрипнув дверью тихо, виновато,
В сени еле слышно вышел дед.
И почти тотчас вернулся в хату.
«Марьюшка, Махно у будки нет»
«Ох», – сорвался с губ кусочек боли.
Выронив из слабых рук рушник,
На кровать присела, обезволив.
Дед же головой к окну приник,
И, как будто сам с собой, вполслуха,
Начал медленно ронять слова.
И со страхом слушала старуха,
Так, что холодела голова:
«Помнишь, как Мохнатого мамаша,
Что была, как будто дочка наша,
Ветка, когда пробил ее час,
Точно так же пожалела нас?
Как совсем уж не носили ноги,
В ночь ушла в лощину, за погост.
Что бы нам не доставлять тревоги
Думаю, ушел туда же пёс.
Там овраг большой, а в нем пещера.
Люди туда носа не суют.
Видно, там собачьих жизней мера.
Там последний их земной приют.
Это Знак. А как нам быть, – не знаю»,
Обернулся, на жену взглянул.
Все он знал. Не знал, как помирают.
Вот теперь узнает. Дед вздохнул.
«Главное, быть в чистое одетым.
Надо баньку протопить сейчас.
Кто б здесь позаботился о нас.
На селе услуг мертвецких нету.
На деревне пять домов осталось,
Как и мы, – полуживое старичьё.
Стол собрать, капуста есть и сало.
Банка самогона на питьё
Гробовых немного накопила:
Надо бы Романа подрядить;
Он моложе всех. Найдутся силы,
Всех собрать, чтоб нас похоронить
Ты, Иван, сейчас, сходи к Роману.
Всё по-человечьи объясни.
Я пока всё с погреба достану»
И, без слёз заплакав: «Извини»
«Ладно, Маша, что тут извиняться.
На растопку, – старый табурет.
До Романа бы еще добраться.
Вдруг его и дома вовсе нет?»
«Карандаш возьми. Пиши записку.
Дома нет, на дверь ему приткни.
По пути к Смирновым загляни,
Покалякай с ними. К ним то близко.
Пусть соседям весть передадут.
Что бы были люди наготове.
Соберутся; все, небось, придут.
Хоронить для наших ведь не внове.
Ну, иди уже. Пока дойдешь!
Кабы без тебя не кувыркнулась»
Дед ушел, в ногах не слыша дрожь.
Бабка в спину грустно улыбнулась
Вот дают порою старики!
Глупость понадумают, – и что же?
Дальше жить как будто не с руки.
Помирать до времени не гоже!
А подумать: сколько ж можно жить?
Если нету цели и желанья?
По теченью жизни молча плыть,
Вроде жизнь. А вроде помиранье.
Трудно было хоронить детей.
Так случилось: на войне убили.
Не было войны той для людей,
Мирно жил Союз, и дети жили,
По повестке взял военкомат:
«Служба делает мужчиной сразу!»
А потом убили двух солдат.
Где-то там, в чужих горах Кавказа
Будто кто-то вынул позвонок.
Мать с отцом та весть перекосила.
«Где ж ты, сволочь, где ты сука, Бог?»
Да подохнуть силы не хватило.
Друг за друга, намертво вцепив,
Пережили страшную утрату.
Хоронить детей… С ума сойти
Вечно перед Богом виноваты.
Две угробленных судьбой души
Завели щенка. Чужого сына.
А сегодня Бог и этого лишил.
В чем же страшно так они повинны?
Этих мыслей снежный белый ком
Холодил затылок, разрывая.
Жизни нет старухе с стариком.
Дальше жить зачем, – они не знают.
********************************
До опушки леса пёс добрёл,
Еле-еле ноги волоча.
Нюх пока работал, верно вёл,
Шел, тихонько про себя ворча.
Где-то там, он помнил, он хранил
Этот запах, места не забыть.
Сколько в детстве возле мамки выл.
(Кто о нем сегодня станет выть?)
Запах смерти в месте том живет:
Раньше так отталкивал, пугал
А теперь так манит, так зовет,
И таким желанным вдруг он стал!
Пёс остановился у сосны.
На ноги усталость навалилась.
Лег. Уснул. И тут ему приснилось
(Он давно цветные видел сны),
Как щенком грызет сестренке ухо.
А хозяйка строго так журит:
Никакая вовсе не старуха,
Косточкой сейчас вот угостит,
По загривку мягко так потреплет,
Укорит: «Махнушка! Не шали!»
Он, во сне поскуливая, дремлет.
Если спишь, и сердце не болит.
Вот хозяин по грибы собрался:
«Гей! Махно! Ко мне. Пойдем гулять.
Будешь рядом, будто охранять.»
Как служил. Как верил. Как старался
Нос учуял человека запах.
Кто-то из лесу шагал тропой.
Не знакомый. Не опасный. Молодой.
Добрый. Радуется и идет без страха.
*******************************
По тропинке шел Артём. Мальчишка,
Внук Смирновых. Сослан к ним на лето.
Сбагрили родители сынишку:
Старики и рады им за это.
Некому в деревне с ним общаться.