На трибуне XXVII съезда КПСС. Слева направо: Е. К. Лигачев, М. С. Горбачев, А. А. Громыко. [Из открытых источников]
Когда на встречах — с рабочими, партийцами, деятелями культуры, журналистами — кто-то его спрашивал, не согласится ли Александр Николаевич, если будет такая возможность, занять пост генсека или председателя обновленной партии, он всегда отвечал одинаково: «Не соглашусь даже под угрозой расстрела».
И тут точно не лукавил.
Отношения между двумя вчерашними соратниками становились все хуже. И не только происки «шептунов» были тому виной.
Так часто бывает с пожилыми людьми, которых судьба свела в одной лодке. Сначала дружно гребут к заветной цели, потом кто-то начинает грести «не так» или «не туда», потом взаимные обиды множатся, и уже не поймешь, кто «первый начал», глухое недовольство перерастает в откровенную вражду, разошлись по разным углам, и кажется, что уже никакая сила примирить их не может.
Яковлева давно стало раздражать упоение Михаила Сергеевича собственными речами. Он считал этот момент его политической жизни «психологически переломным». И впоследствии, анализируя эту сложную коллизию, писал:
Прелюбопытнейший феномен — вначале Горбачев как бы перегнал время, сумел перешагнуть через самого себя, а затем уткнулся во вновь изобретенные догмы, а время убежало от него.
Чем больше возникало новых проблем, тем меньше оставалось у него сомнений. Чем сильнее становился градопад конкретных дел, тем заметнее вырастал страх перед их решением. Чем очевиднее рушились старые догмы и привычки, тем привлекательнее выступало желание создать свои, доморощенные фразеологические. […]
Пожалуй, Михаил Сергеевич «болел» той же болезнью, что и вся советская система, да и все мы, его приближенные. В своих рассуждениях он умел и любил сострадать народу, человечеству. Его искренне волновали глобальные проблемы, международные отношения с их ядерной начинкой. Но вот сострадать конкретным живым людям, особенно в острых политических ситуациях, нет, не мог, не умел. Защищать публично своих сторонников Горбачев избегал, руководствуясь при этом только ему известными соображениями. По крайней мере, я помню только одну защитную публичную речь — это когда он «проталкивал» Янаева в вице-президенты, которого с первого захода не избрали на эту должность. Это была его очередная кадровая ошибка[328].
Это субъективное мнение одной стороны. Но были и объективные факты.
Так, Горбачев (явно под влиянием Крючкова) ограничил доступ Яковлева к секретной информации. Если раньше ему приносили до ста пятидесяти шифровок в сутки, то отныне — не более десяти-пятнадцати.
Как потом стало известно, по команде председателя КГБ все помещения, где работал и отдыхал Александр Николаевич, были нашпигованы скрытыми микрофонами. Дело темное, но некоторые серьезные эксперты-историки убеждены: без санкции Михаила Сергеевича такое было невозможно.
О том же мне говорил помощник Яковлева:
Александр Николаевич крепко обиделся на Горбачева, когда узнал, что генсек санкционировал прослушивание его телефона. Я ему возражал: обижаться не следует. Если вы первый номер, то кто для вас опаснее — враг или друг? С врагом-то ведь все ясно, зачем его слушать, а вот друг способен предать. Значит, что? Друга надо слушать! Горбачев прав! Однако Александр Николаевич всерьез обиделся, он был очень эмоциональным человеком, это его слабость.
— И что же, члена Политбюро слушали чужие уши? Кстати, с какого периода?
— Точно не скажу, но, по-моему, это началось сразу после XIX партконференции.
— Как эта обида проявлялась?
— Он говорил при мне о прослушке несколько раз и с явной досадой. Наступило резкое охлаждение отношений с Горбачевым, причем это носило взаимный характер. И Яковлев реже обращался к генсеку, и тот тоже стал «забывать» своего соратника[329].
Справедливости ради, надо сказать, что Крючков (сам или с санкции генсека) слушал и всех других лиц из окружения Горбачева. Возможно, и его самого.
Само решение генерального секретаря переключить Яковлева на международные дела тоже не способствовало сохранению теплой атмосферы в высшем руководстве. Во всяком случае, министру иностранных дел Э. А. Шеварднадзе это решение явно не понравилось. Он жаловался Павлу Палажченко: «Не понимаю, зачем ЦК занимается еще и международной политикой. Я — член Политбюро, и Яковлев член Политбюро. Не слишком ли много начальников на один сусек?» Палажченко по этому поводу говорил автору этой книги:
Правда, за Яковлевым еще и закрепили вопросы, связанные с международным коммунистическим движением (раньше ими занимался Б. Н. Пономарев), но из этого ничего путного в итоге не вышло. А Эдуарда Амвросиевича вся сложившаяся ситуация сильно раздражала.
Когда же в конце 1990 года начались известные события в Персидском заливе, то и Примаков стал проявлять бурную активность на этом поле. То есть получалось, что министра с одной стороны теснил Яковлев, с другой — Примаков. Шеварднадзе невольно стал считать все это проявлением недоверия к себе со стороны генсека[330].
Кончилось все это тем, что в декабре 1990 года, выступая на Четвертом съезде народных депутатов СССР, Эдуард Амвросиевич заявил, что покидает пост министра иностранных дел — в знак протеста против надвигающейся диктатуры. Для Горбачева это был удар под дых.
Интересно, что как раз тогда Михаил Сергеевич хотел сделать Шеварднадзе вице-президентом СССР. Заметьте: не Яковлева. Кажется, в тот момент он поставил на Яковлеве крест.
Еще запись из дневника Черняева:
23 декабря 1990 г.
Фантасмагория какая-то: Горбачев сидит в президиуме Съезда рядом с Ельциным. Улыбаются друг другу. Шушукаются. Слева сидит Лукьянов, который почти без зазрения совести играет против него. В докладе Лукьянова о поправках к Конституции предлагается повязать президента на каждом шагу парламентским контролем.
М. С. ни с кем из нас не разговаривает, не звонит ни помощникам, ни даже своим любимым Яковлеву и Примакову. А бумажки составляет и кадры подбирает ему в новые структуры Лукьянов.
Я написал ему позавчера вечером записку: Шеварднадзе не вернуть, надо думать о других. И предложил в таком порядке — Яковлев, Бессмертных, Примаков, Дзасохов. Каждому дал характеристику — с точки зрения внешнего и внутреннего резонанса на назначение кого-то из них и личную. О Яковлеве вписал: это был бы акт того самого Горбачева, который не отступает от перестройки, «несмотря и невзирая».
Вчера Примаков мне сказал, что он тоже предложил Горбачеву Яковлева, но М. С. возразил: во-первых, не пройдет, во-вторых, «он против меня интервью дает». Да, сильно нагадили Горбачеву на Яковлева Крючков, Лукьянов и т. п.[331]
Черняев это понимает — что в верхах явно ополчились против Александра Николаевича. Зато Михаил Сергеевич продолжает приближать к себе именно тех, кто спустя несколько месяцев предаст и его, и перестройку.
Янаева делает вице-президентом, к Лукьянову прислушивается по кадровым вопросам, почти ежедневно принимает Крючкова.
Председатель КГБ к тому времени уже пользовался полным доверием президента — это подтвердил эпизод, связанный со статьей О. Калугина, которую тот написал для «Огонька». Статья была посвящена состоянию дел в КГБ, содержала много критических замечаний. Узнав о ней, Крючков пошел к Горбачеву: «Это публиковать нельзя. Дискредитирует наши органы, подрывает национальную безопасность». Михаил Сергеевич, зная о тесных связях Александра Николаевича с главным редактором журнала В. Коротичем, позвонил Яковлеву и велел передать ему свое «табу».
