—      Ну, хорошо, — согласился Корнел. — Но, кроме того, вы недвусмысленно заявили конгрессмену Биллинджеру — во всяком случае, он так утверждает, — что вы думаете о Доноване.

Сенатор молчал. Затем его маленький рот скривился в страдальческой улыбке и он сказал:

—      Конгрессмен Биллинджер, возможно, помнит, что несколько недель назад, за обедом, он пожаловался мне на то, что интерес общественности к работе его комиссии ослабел, и добавил, что это весьма прискорбно ввиду той огромной опасности, которая кроется в коммунизме, а также ввиду предстоящих выборов в его штате. Я ответил конгрессмену, что, к сожалению, общественность склонна к сенсациям, а сенсационные дела возникают редко. Основываясь на своем огромном опыте в обеих палатах конгресса, я также предупредил его, чтобы он не затевал громких дел, не имея на то достаточных оснований. Возможно, что конгрессмен помнит нашу беседу, Винс.

Корнел кивнул.

—      Он помнит об этом и помнит еще, что на том же обеде вы отрицательно отозвались о Спенсере Доноване и что позднее, выступая по телевидению, вы...

Сенатор, исполненный достоинства, поднялся с кресла, запахнул поплотнее полы халата и заявил:

—      Я отказываюсь продолжать эту дискуссию. Я никоим образом не могу отвечать за действия и выводы конгрессмена Биллинджера как председателя комиссии. И, как бы я ни был настроен в пользу всеобщей непреклонной борьбы с коммунистической опасностью, я не допускаю и мысли, что какая-либо комиссия сената или палаты представителей может быть использована в качестве ловушки для невиновных. Я надеюсь, что цель предстоящего допроса состоит не в том, чтобы осудить мистера Донована, а в том, чтобы выяснить правду и сообщить ее американскому народу. Виновен он или невиновен — а я лично убежден в первом, — но мистер Донован был обвинен и имеет право быть выслушанным. Вот это будет по-американски, Винс, в наиболее точном и достойном значении этого слова.

Корнел холодно посмотрел на сенатора из-за своих массивных очков и с восхищением в голосе заметил:

—      Прекрасно сказано, Аарон! — и, уже направляясь к двери, добавил: — Не пропустите заседания. Оно обещает быть интересным.

Он ушел. Аарон Куп взял пепельницу с еще дымящейся сигарой, открыл окно и выбросил окурок прямо в сад. Сенатор терпеть не мог запаха сигарного дыма. Куп надеялся, что остаток уик-энда пройдет тихо и мирно и что больше ничто не нарушит покоя, который ему так нужен.

29. Воскресенье, 29 июля, 8.15 вечера

В вашингтонский отель «Карлтон» Спенсер прибыл в воскресенье вечером, в четверть девятого. Управляющий, которого он знал много лет, встретил его приветливо, так же как и другие служащие — посыльные, лифтеры и клерки. Это было резким контрастом враждебности, в последние дни омрачавшей в Нью-Йорке каждое его возвращение домой. Оказавшись внезапно в более дружественной атмосфере, Спенсер подумал, что теперь ему уже не будет нравиться его квартира на Ист-Ривер и что он уедет оттуда при первой же возможности.

Он наблюдал, как Ред заполняет регистрационные листки. Ред добился у Спенсера разрешения носить его портфель с материалами к предстоящему заседанию. Сейчас, неловко прижимая портфель левой рукой, он выводил свою подпись: «Кристофер Хайнс IV».

—      Никто из нас никогда не пользовался этими именами, — пояснил Ред. — Нас всех всегда звали Редами.

Спенсер взял большой номер, состоящий из гостиной и двух смежных с ней спален. Ред нашел, что номер замечательный; Ред был более оживлен, чем обычно. Его хорошее настроение передалось Спенсеру, и он был рад, что взял юношу с собой.

Через несколько минут после того, как они вошли в номер, зазвонил телефон. Ред взял трубку.

—      В вестибюле мистер Майрон Вагнер, сэр.

—      Пусть поднимется сюда, — сказал Спенсер.

Майрон был лысый, круглолицый, с белесыми бровями полный мужчина почти одних лет со Спенсером. Он взглянул на Спенсера и заметил:

—      Тебе, должно быть, чертовски досталось.

—      А что, разве я так плохо выгляжу? — с улыбкой спросил Спенсер.

—      Нет, конечно, нет! — поспешно ответил Майрон. — Ты ни капельки не изменился.

Он пригласил их пообедать в ресторане О’Доннела, но Спенсер, чувствуя усталость, отказался, и они потребовали обед в номер.

Во второй половине дня пронеслась гроза, и, когда Спенсер открыл окно, комнату наполнил свежий, чистый воздух; он видел тени вязов и вдыхал запах листвы. Для него этот запах всегда был неотделим от Вашингтона; в Манхэттене он постоянно скучал по зелени.

За обедом Майрон был очень разговорчив, явно наслаждаясь тем, что сидит за столом со Спенсером и является единственным во всей стране журналистом, которому известно его местонахождение. Мысленно ликуя, он представлял себе, как будут реагировать его коллеги, когда он расскажет им завтра утром, где провел сегодняшний вечер.

Наблюдая за Спенсером, Ред сидел молча и настороженно. Спенсер ничего не ел. У него опять появились боли в желудке. В последнюю минуту он сунул таблетки доктора Стролла в саквояж; сейчас, не говоря ни слова, он поднялся, пошел в спальню и достал их.

Приняв две таблетки, он через некоторое время вернулся в гостиную. По настоянию Майрона, для которого отсутствие аппетита было явлением совершенно загадочным, он попытался поесть, но должен был отказаться от этого намерения. Боль в желудке стала тупой и давящей; он чувствовал, что ему спирает горло. Он опять встал, виновато улыбнулся Майрону и Реду, подошел к кушетке и растянулся на ней.

Он сразу же заснул и спал тяжело, без сновидений, часто просыпаясь и сквозь сон прислушиваясь к монотонному шепоту Майрона и Реда, которые все еще сидели за столом. Значительно позднее, когда оба уже вышли из гостиной, он встал и направился в спальню. Он не видел, как Ред озабоченно наблюдал за ним из-за другой двери. На следующее утро он не мог вспомнить, как и когда перебрался с кушетки на кровать.

Спенсер и Ред уже кончали завтрак, когда зазвонил телефон. Ред отошел от телефона с недоумением на лице.

—      К нам поднимается мистер Майлс, сэр.

—      Мистер Майлс здесь? — удивился Спенсер.

Ред кивнул.

—      Да, сэр, сейчас звонил администратор гостиницы.

Спенсер отложил газету. Казалось бы, сегодняшнее сообщение о предстоящем рассмотрении его дела заслуживало того, чтобы даже здесь, в Вашингтоне, появиться на первой странице, под сенсационным заголовком. Между тем заметка оказалась кратким и лаконичным объявлением о телевизионной передаче, сухо излагавшим суть дела. Было девять часов утра, и скоро им предстояло отправиться в комиссию. Ред знал, что ему нельзя будет присутствовать на закрытом заседании, но упросил Спенсера взять его с собой.

Широко улыбаясь, вошел Майлс.

—      Ну-с, Донован, как вы себя чувствуете? Надеюсь, потрясены, что видите меня?

Он не пожал Спенсеру руку, а подошел прямо к столу, где они завтракали, и открыл крышку кофейника.

—      Кофе в кофейнике много, сэр, — сказал Ред.

—      Чудесно, мой мальчик, — ответил Майлс, потирая руки. — Все, что мне нужно, — это чашка кофе и ломтик поджаренного хлеба, или что там у вас еще осталось. Я приехал полчаса назад. — Он взглянул на Спенсера и добавил: — Закройте рот, Донован. Вам это не идет. Я здесь не случайно. Я здесь потому, что один молодой идиот-идеалист умудрился усесться на бочку с динамитом, которая будет взорвана ровно в одиннадцать часов, а я хочу собрать его бренные останки. — Он сел у стола и обратился к Реду: — Вам не следует слушать, мой мальчик. Я говорю о вашем владыке и хозяине, который еженедельно подписывает вам чеки на жалованье.

—      Можно предложить вам свежеподжаренного хлеба? — спросил Ред.

—      Нет, — решительно ответил Майлс, улыбаясь своими ясными глазами, — и я легко могу обойтись без вас в течение следующих десяти минут, мой мальчик. Более того, я даже скучать по вас не буду.