Еще не дослушав Майлса до конца, Спенсер начал напряженно обдумывать ответ. Он понимал, что должен быстро принять решение. Он мог сказать Майлсу правду, рискуя в том случае, если реакция Майлса окажется отрицательной; но он мог также по-прежнему играть роль невинной жертвы. Спенсер испытывал огромный соблазн открыться перед Майлсом. Он уважал старика так, как не уважал никого другого, к тому же Майлс доказал, что является его настоящим другом. С самого начала Спенсер ненавидел себя за то, что был скрытен и неискренен с Майлсом, хотя тот пришел, так сказать, с распростертыми объятиями, с неподдельным желанием помочь. Сейчас больше, чем когда бы то ни было, Спенсер чувствовал себя виноватым, что поступает с ним так низко. Но вместе с тем Спенсер понимал, что Майлс никогда не одобрил бы его плана; он не согласился бы с ним и теперь и не позволил бы осуществить его. Сейчас, почти добившись цели, Спенсер не мог рисковать своим замыслом. С грустью в сердце он решил, что будет честен с Майлсом, насколько это возможно, но не скажет ему о своем письме.

—      А что вы, собственно, называете фактами последнего времени? — спросил Спенсер. — Вы можете сказать точнее?

Майлс нахмурился.

—      Могу, — ответил он, — но вряд ли есть такая необходимость. — Он помолчал. — Главное, что меня беспокоит, — ваше нежелание действовать, оправдываться, но, — он развел руками, — но почему я должен вам это объяснять? Вы и без меня знаете.

—      Я думал, что объяснил вам причины. — Спенсер встал и начал ходить по комнате.

—      Да, вы объяснили, — поспешно заметил Майлс, — и не будем к этому возвращаться. Вы говорили об очень высоких материях, вроде основ американского правосудия и так далее и тому подобное, но, сказать по правде, Донован, такие разговоры ставят меня в тупик. Никто не отрицает этих принципов и идеалов, больше того — никто, по-моему, не в силах отрицать их. Можно спорить только о практическом применении некоторых принципов или идеалов в рамках нашей повседневной жизни.

—      Вы хотите сказать, что человек не может себе позволить руководствоваться одними только принципами?

—      Я бы не сказал, что не может, но определенно скажу, что не должен, — ответил Майлс. — Есть только один Иисус Христос на два с половиной миллиарда или сколько там людей живет на нашей планете? На два с половиной миллиарда Арбэттов и Майлсов. Но не забудьте, что и Христос был распят на кресте.

Майлс неожиданно поднялся и вышел в другую комнату, оставив дверь открытой. Арт стоял у письменного стола Мэри и, опираясь на него руками, наклонив голову, читал газету. Он только удивленно посмотрел на Майлса, когда тот, буркнув: «Извините, сэр», — вырвал у него из-под носа газету и побежал в кабинет Спенсера.

—      Вы не видели этого, нет? — Майлс захлопнул дверь и взмахнул газетой. — Это ваша любимая «Стар джорнел». Нет, — сказал он, когда Спенсер протянул руку. — Не читайте ее сейчас. Я оставлю ее у вас. Сейчас я сам кое-что вам прочту и попрошу объяснить, какова связь между этими грязными оскорблениями и вашим идеализмом. Похоже, что приспешники мистера Фаулера нашли родителей девушки, которая работала у вас в конторе и покончила жизнь самоубийством. Они позвонили им куда-то в Небраску и говорили с отцом девушки. В газете приводятся следующие его слова: «Если бы мне было известно, что моя маленькая девочка работает для одного из этих безбожников-коммунистов, я взял бы ружье, поехал в Нью-Йорк и застрелил этого сукина сына», — правда, тут не так сказано, Донован, — такие слова печатать не полагается, — тут сказано: «...и застрелил бы его, как бешеную собаку. Я убежден, что именно он виновник всех бед, свалившихся на мою девочку». Вот и вся цитата. Выходит, это вы виновник того, что девушка забеременела, это вы бросили ее на произвол судьбы, другими словами, это вы убили ее. В редакционной статье связываются в одно целое коммунистические идеи свободной любви, ваши якобы коммунистические взгляды и тот факт, что девушка — как там ее имя? — работала у вас в конторе.

Спенсер побледнел. Словно окаменев, он молча смотрел на Майлса.

—      Что, по-вашему, я должен сказать? — спросил он наконец.

—      Ничего, — ответил Майлс, — ровным счетом ничего! — Он бросил газету на подоконник. — Я только хочу, чтобы вы поняли, что это еще одно, самое свеженькое, последствие занятой вами позиции. Вы хотите руководствоваться только принципами? Что ж, пожалуйста! Но разве вы не видите, молодой человек, что ваши принципы уже завели вас в мусорную яму! Вы понимаете? — Прервав самого себя, Майлс спросил: — У вас работает вентилятор? Или, может, открыть окно? Здесь так душно!

Спенсер включил вентилятор и открыл окно. На улице стало значительно прохладнее. Дул приятный ветер, а через белое пушистое облачко пробивалось солнце. Спенсер обернулся и увидел, что Майлс стоит на прежнем месте, но выражение его лица изменилось, стало значительно мягче. Старик улыбнулся ему.

—      Донован, — сказал он, — мы не должны допустить, чтобы типы, подобные Аарону Купу и Уолту Фаулеру, безнаказанно обливали вас грязью, а папаши со Среднего Запада гонялись за вами с ружьями по всему Нью-Йорку. Мы не можем им позволить исковеркать всю вашу жизнь только потому, что мир вовсе не идеальное обиталище для человека.

—      Мы не можем? — тихо спросил Спенсер, глядя на Майлса.

Они долго смотрели друг на друга. Затем Майлс покачал головой и, все еще улыбаясь, ответил:

—      Нет, не можем.

Но теперь в глазах Спенсера был уже вызов. Как ни странно, нелепое утверждение Майлса вновь разожгло в нем боевой дух. На него подействовали логичные доводы Майлса, а злобные нападки в связи с самоубийством Сьюзи больно его задели, хотя и не явились неожиданными. Но вновь поставленный перед выбором — либо ничего не делать, либо продолжать тяжелую борьбу, — он понял, что не изменит своему решению, и снова почувствовал свою правоту, свою силу и непоколебимость.

—      К уже известным вам фактам, — сказал Спенсер, — я хочу добавить — возможно, вас заинтересует это, мистер Майлс, — еще один: я потребовал, чтобы меня выслушала Комиссия по расследованию антиамериканской деятельности.

Он взял со стола обе телеграммы и передал их Майлсу.

Сначала Майлс прочел обращение Спенсера в комиссию. Читая телеграмму сенатору Купу, он засмеялся и взглянул на Спенсера.

—      Блестящая идея, Донован! Но как...

Он замолчал и вернул телеграммы Спенсеру.

—      Что вы хотели спросить?

—      Ничего.

—      Как это согласовать с приписываемыми мне принципами?

—      Вот именно, — ответил Майлс и торопливо добавил: — Но я беру свой вопрос обратно. Не будем к этому возвращаться. Я рад, что вы так поступили. А как с делом о клевете?

Спенсер засмеялся.

—      Не беспокойтесь. Я буду судиться с Фаулером, но мне нужен адвокат. Кандидатура Хелриджа отпала, а я не могу быть своим собственным адвокатом.

—      Пожалуй, я снова поговорю с Джоном, — заметил Майлс, беря с подоконника шляпу и зонтик.

—      Не нужно, прошу вас.

—      Нет, нет, я поговорю, — решительно повторил Майлс. Он надел шляпу и, поставив зонтик на пол, оперся на него обеими руками. — Что касается Джона Арбэтта, то вы не правы. Он привязан к вам и обладает здравым смыслом, но вы не сможете убедить его в том, что ему непонятно. Предоставьте это мне.

На столе зазвонил телефон. Спенсер взял трубку.

—      Извините, одну секунду.

—      С вами будет говорить доктор Стролл, сэр, — услышал он голос Реда.

—      Хорошо, соедините. Это мой врач, — пояснил он Майлсу.

—      Вы больны?

Спенсер молча покачал головой, указывая на телефон.

—      Слушаю вас, доктор.

—      Мистер Донован, я получил результаты анализов, и, хотя они отрицательны, мне все же хотелось бы сделать несколько рентгеновских снимков вашего желудка и верхней части кишечника.

—      Зачем? — спросил Спенсер.

— Ну, хотя бы потому, что я не совсем удовлетворен полученными данными и хочу убедиться, что ничего не пропустил во время осмотра. Я могу сам договориться с рентгеновской лабораторией, только назначьте день.