Спенсер не слышал телефонного звонка и не заметил, как открылась дверь, но вдруг почувствовал, что он не один в комнате. Он обернулся и увидел Реда, стоявшего у письменного стола.
— Звонит мисс Садерленд, — сообщил он.
— Спасибо, Ред.
Бросив взгляд на окно, Ред вышел, и Спенсер взял трубку. Джин говорила еле слышным, робким голосом:
— Я боюсь, Спенсер. Может быть, не следует говорить по телефону.
— Я позвоню тебе попозже, — согласился Спенсер, вспомнив, что Джин боится грозы.
— Нет, я... Давай поговорим сейчас. Я в спальне, и шторы спущены. Я чувствую себя лучше, когда не вижу молний.
— Гроза через несколько минут пройдет.
— Да. — Снова послышался раскат грома, и Джин замолчала. — Спенс, ты занят сегодня вечером? — спросила она после паузы.
— Нет, — сказал Спенсер. — Давай пообедаем вместе?
Она замялась.
— Я думаю, что мне лучше обедать сегодня с родителями.
— Ну что ж, тогда...
— Я бы пригласила тебя к обеду, — поспешно добавила она, — но тогда нам не удастся побыть с тобой наедине. Можно прийти к тебе?
— Конечно!
— А я не помешаю тебе, Спенсер? Мне не хотелось бы...
— Послушай, Джин! — воскликнул Спенсер. — Почему это мы вдруг перешли на такой официальный тон? Я жду тебя после обеда.
Она снова помолчала.
— Хорошо, Спенсер. Мне так много нужно сказать тебе, так много объяснить...
— Ну что ж, подождем до вечера, — отозвался Спенсер.
Тут он вспомнил, что отец Джин больше ему не звонил и последний раз говорил по телефону поразительно спокойным тоном. Если бы у Спенсера были какие-либо сомнения насчет причины, по которой Джин хотела поговорить с ним наедине, то поведение ее отца рассеяло бы их окончательно. Джеймс Ф. Садерленд обладал практическим складом ума. Если Спенсер Донован не станет зятем мистера Садерленда, то мистеру Садерленду нет никакого смысла тратить попусту время и давать Спенсеру какие-то советы, да и вообще думать о нем.
Впервые за все утро Спенсер взглянул на свой письменный стол. Письма лежали аккуратной стопкой. Это сделал Арт — очень мило с его стороны. Писем было не очень много. На одном из них он заметил штамп фирмы «Алтуна миллз» и отложил его в сторону. Утренние газеты были развернуты, а сообщения, касающиеся его, аккуратно обведены красным карандашом. «Трогательная предупредительность!» — подумал Спенсер и вновь взглянул на кричащие заголовки со своим именем. «Сенатор Куп поддерживает журналиста в деле Донована», — бросился ему в глаза один из них. Между прочим, газеты уделяли довольно много места самоубийству Сьюзи, но не давали никаких комментариев. Они упоминали лишь о том, что девушка работала в конторе известного нью-йоркского адвоката Спенсера Донована, того самого, который так часто фигурирует последнее время в газетах и обвиняется в коммунистических настроениях.
Еще дома, до завтрака, Спенсер набросал телеграмму в Комиссию по расследованию антиамериканской деятельности. Составляя ее текст, он подумал, что было бы неплохо телеграфировать также и Купу и попросить сенатора поддержать его ходатайство о вызове в комиссию — эта шутка понравилась Спенсеру.
Он хотел поговорить с Мэри, но вспомнил, что ее нет на службе и что она больна. К Арту Дэниелсу он не мог, конечно, обратиться с таким делом, ну а Ред... Нет, пусть уж лучше он сидит у коммутатора, кто-то должен же выполнять эту работу. Спенсера беспокоило положение в конторе. Завтра Арта уже не будет, и, если Мэри не придет на службу, он останется только с Редом, а Реду одному не управиться. Возможно, что день-другой они как-нибудь протянут, но нужно теперь же узнать, в каком состоянии Мэри и когда она сможет выйти на работу. Он взял трубку и попросил Реда соединить его с квартирой Мэри в Нью-Джерси.
Спенсер не был знаком с матерью Мэри, но, привязавшись к девушке, представлял себе миссис Шеппард, хотя и смутно, симпатичной, доброй женщиной, не лишенной, впрочем, некоторых предрассудков, свойственных провинциальным жителям. Но его представление сразу же изменилось, едва он услышал миссис Шеппард. Она говорила резким, пронзительным, неприятным голосом. Спенсер спросил, как чувствует себя Мэри.
— Плохо, — ответила миссис Шеппард. — Очень плохо. У нее нервное расстройство, серьезное нервное расстройство. Ей нужен покой, полный покой.
Спенсер сказал, что очень сочувствует ей, и спросил, не сможет ли он переговорить с Мэри.
— Нет! — грубо ответила миссис Шеппард. — Я не разрешаю ей вставать, и доктор тоже не разрешает. Никаких волнений, сказал доктор, никаких разговоров и никаких поездок в Нью-Йорк!
— Поверьте, миссис Шеппард, — сказал Спенсер, — я очень беспокоюсь о Мэри, но мне приходится руководить конторой, и поэтому я хотел бы знать, хотя бы приблизительно, когда она выйдет на работу.
— Не знаю, — отрезала миссис Шеппард. — Может, через несколько недель, а может, через несколько месяцев. Она очень много пережила.
— Но что сказал врач?
— Доктор говорит одно, а я говорю другое, — взвизгнула миссис Шеппард. — Врачи ничего не знают, а я мать и знаю своего ребенка. Я не допущу, чтобы мою дочь убили, так же как ту, другую девушку из вашей конторы.
— Миссис Шеппард...
— Я не могу больше разговаривать с вами, у меня что-то горит на плите. Извините, — и миссис Шеппард бросила трубку.
Спенсер все еще держал трубку в руке, когда вошел Ред и впустил Майлса.
— В чем дело, Донован? — остановился Майлс. — У вас такой вид, словно вас только что стукнули по голове.
— Да, меня действительно стукнули. Ред, вы знаете миссис Шеппард, мать Мэри?
— Мы встречались, сэр.
— Ну и женщина!
— О, да! — с глубоким убеждением сказал Ред и вышел, закрыв за собой дверь.
Майлс положил шляпу и зонтик на подоконник.
— Надеюсь, ничего серьезного?
— И да, и нет. Кажется, мать моей секретарши не хочет, чтобы ее дочь возвращалась на работу.
Старик вздохнул.
— У меня давно сложилось убеждение, что секретарши не должны иметь матерей. Возьмите, к примеру, мою секретаршу — Беатрис. Она сирота, неудачно вышла замуж и потому вполне меня устраивает.
В комнате стало светлее. Дождь, по-видимому, перестал.
— Вас захватила гроза? — спросил Спенсер.
— Почти нет, — ответил Майлс. — Я очень быстро нашел такси. Конечно, я всегда ношу с собой зонтик, хотя только небу известно зачем. Если в Нью-Йорке идет дождь, то подымается такой сильный ветер, что зонтик почти невозможно открыть. — Он сел в кресло у стола и без всякого перехода продолжал: — Донован, я сегодня буду совершенно откровенен с вами. Вчера вы спросили меня по телефону... Это было вчера?
— Да, — ответил Спенсер.
— Вы спросили, верю ли я вам. Я ответил: да, верю. Ваш вопрос произвел на меня странное впечатление. Я мыслю аналитически, и голова у меня работает еще довольно прилично. Из вашего вопроса я понял, что вы сами знаете о некоторых... ну, скажем, противоречиях в вашем поведении за последнее время. Когда мы с вами обсуждали сложившуюся обстановку, у меня — правда, временами, не всегда — возникало тревожное ощущение, что вы играете со мной в прятки. Я никогда не был хорошим игроком — в молодости я играл в шахматы, иногда партию в бридж, и только, но я совершенно не терплю легкомысленного, несерьезного поведения, когда затрагиваются очень серьезные вопросы, как в данном случае, Донован.
Майлс подался вперед в своем кресле и решительно взмахнул руками, как бы подчеркивая важность сказанного.
— Вера в человека, Донован, основывается на определенных фактах, как почти все в жизни. На протяжении ряда лет ваши действия и ваши поступки заставляли меня верить в вас — я основывался на фактах. Но человек может измениться, а если он меняется, то меняются и факты. Ваши действия, или, скажем, не столько действия, сколько ваше поведение в процессе всей этой истории — я не подберу другого слова, — выглядело неубедительно. Если бы мне пришлось составить о вас мнение только на основании последних впечатлений, я пришел бы к выводу, что вы или коммунист или сумасшедший. Зная, что вы ни то, ни другое, я по- прежнему верю вам, но теперь эта вера основывается на вашем прошлом, на моих собственных воспоминаниях, а не на фактах последнего времени. Факты последнего времени говорят против вас.
