Он не тронулся с места.
— Луиза, послушай меня. Я хочу быть честным с тобой. То, что ты сказала несколько минут назад о себе, правильно в отношении меня. Возможно, что так было всегда. Я люблю тебя. Я никогда не переставал любить тебя. Но с тобой дело обстоит иначе, совсем иначе. Посмотри правде в глаза, будь честна с собой. Ты, может быть, любила меня по-детски... нет, я не то хочу сказать: не по-детски, а так, как любят в ранней юности. А потом ты влюбилась в Лэрри. Ведь это же факт, дорогая, и не важно, что ты говоришь, и не важно, как это началось. Ты полюбила его и вышла за него замуж. Ты его жена и все еще любишь его.
Пока он говорил, Луиза лежала тихо, но, когда он умолк, она повернула голову, и он увидел, что глаза ее полны слез. Она стала рыться в карманах его халата, отыскивая носовой платок. Не обнаружив его, она вытерла лицо халатом.
— Я знаю, ты мне не веришь, — сказала она, пытаясь быть спокойной. — Это потому, что ты давно уже не знаешь меня. Много лет ты не видел во мне Луизу, свою Луизу. Ты видел только жену Лэрри, а жена Лэрри — истеричка, безнадежно во всем запутавшаяся... Хорошо, я буду честна с тобой. Я, конечно, в свое время влюбилась в Лэрри. Он пробрался в мою душу и сидит там, все еще сидит, но он больше не нужен мне. Я избавляюсь от него и уже почти избавилась. Видишь ли, в действительности он мне никогда не нравился и никогда, ни на одну секунду я не верила ему.
Она остановилась, переводя дыхание, и попыталась улыбнуться Спенсеру.
— Сегодня, когда ты меня целовал, я почувствовала себя так, как не чувствовала никогда в жизни... Я... я знаю, тебе это трудно понять, но выслушай меня и пойми. Лэрри, конечно, взволновал меня. Этот человек может взволновать. Но... я не знала, что в тебе столько нежности и тепла и всего этого вместе взятого. Только сейчас я это узнала.
Судорожным движением она вытянулась на кушетке.
— Я вышла замуж не за того человека, который мне нужен. Я и раньше говорила тебе об этом. Я сделала ошибку! Неужели же я должна всю жизнь расплачиваться за одну ошибку?
Он ничего не ответил.
Она умолкла и, видимо, успокоилась. Ее руки, выглядывавшие из засученных рукавов его белого халата, казались по-детски тонкими и нежными. Она опустила веки и ровно дышала полуоткрытым ртом. Только легкое дрожание губ выдавало ее боль.
Спенсер глядел на нее и видел, какая она маленькая и как похожа на ребенка. Страсть покинула его, и он, полный тайной радости, смотрел на нее, как смотрит отец на свою младшую дочь. Потом он тихонько отошел к письменному столу, развернул утренний выпуск «Стар джорнел» и прочитал:
«СЕНАТОР США ПОДДЕРЖИВАЕТ КРЕСТОВЫЙ ПОХОД
ЖУРНАЛИСТА ПРОТИВ КРАСНЫХ
Вашингтон, 21 июля. Сенатор Аарон Куп, сыгравший важную роль в разоблачении сторонника красных Гордона Беквуда, одно время работавшего консультантом государственного департамента по вопросам внешней политики, выступил сегодня с решительной поддержкой статьи известного журналиста Уолта Фаулера, опубликованной в пятницу нью-йоркской газетой «Стар джорнел».
В интервью с вашингтонским корреспондентом агентства Ассошиэйтед Пресс сенатор заявил, что настало время вытравить коммунизм из всех областей американской общественной и частной жизни и, воскресив воинствующий дух раннего христианства, широко использовать его для борьбы против кремлевского антихриста и его покорных рабов в наших городах и деревнях.
На просьбу прокомментировать статью мистера Фаулера, которая разоблачает деятельность одного нью-йоркского адвоката, снискавшего печальную известность своими левыми взглядами, сенатор Куп ответил, что всякий, кто бросается на помощь предателю, по всей вероятности, является предателем и сам. Сенатор имел в виду то обстоятельство, что при расследовании сенатом дела Гордона Беквуда этот адвокат был защитником последнего. Гордон Беквуд, участвовавший в разработке гибельной ближневосточной политики США во времена Рузвельта, покончил с собой как раз в тот момент, когда слушание его дела в Вашингтоне было в самом разгаре. После самоубийства своего клиента нью-йоркский адвокат Спенсер Донован опубликовал заявление, в котором прославлял Беквуда как мученика и невинную жертву политических преследований».
Зазвонил телефон, и Спенсер быстро схватил трубку, искоса взглянув на Луизу, но она даже не шевельнулась.
— Спенсер? — услыхал он в трубке зычный голос Джеймса Ф. Садерленда.
— Слушаю вас, мистер Садерленд, — он старался говорить как можно тише.
— Вы читали газеты, утренние газеты?
— Да, читал.
— Вы говорили с Хелриджем? Только он один в состоянии... Вы обязаны что-то предпринять! Сенатор США... Это же возмутительно! — Садерленд внезапно умолк, не объяснив, что именно возмутительно, по его мнению.
— Я говорил с Хелриджем, — ответил Спенсер, — и завтра утром встречусь с ним.
— Хорошо, хорошо. Ужасно неприятно, Спенсер, ужасно! Вы не должны были связываться со всем этим красным сбродом. Это, это... чертовски неприятно!
Спенсер почувствовал, как в нем подымается волна гнева, но все же ему удалось сдержаться.
— Жаль, что вы это так понимаете.
— Что вы сказали? Говорите громче, я вас не слышу.
— Я сказал, что сожалею.
— Конечно, конечно! Но сейчас уже слишком поздно говорить об этом. Я полагаю, что вы хотите побеседовать с Джин. — Он не стал ждать ответа, и Спенсер услыхал, как он положил трубку на стол и закричал: — Джин, Джин!
Через несколько секунд Садерленд снова взял трубку.
— Кажется, она приглашена куда-то завтракать. Возможно, вы знаете, куда она ушла. Она сама вам позвонит.
— Хорошо, — ответил Спенсер. Он осторожно положил трубку на рычаг, чтобы не разбудить Луизу, но когда обернулся, то увидел, что она смотрит на него ясными, широко открытыми глазами.
— Я разбудил тебя, да? — спросил он.
— Нет. Я не спала. — Она говорила очень медленно, как бы взвешивая каждое слово и вслушиваясь в него. — О чем ты думал, когда смотрел на меня? — спросила она.
Вместо ответа он покачал головой. Она продолжала смотреть ему в глаза, и печальная, слабая улыбка кривила ее губы.
— Почему ты любишь меня, Спенс? Почему?
Он встал. Этот вопрос он и сам задавал себе не раз, но никогда не мог на него ответить. Ничего не сказал он и теперь. Чувствуя себя издерганным, несчастным и очень одиноким, он подошел к двери и выглянул на балкон. Дождь перестал.
— Иногда я очень сомневаюсь в тебе, — сказала Луиза. — Я сомневаюсь в твоей любви ко мне. Это странная любовь. — Она умолкла, но тут же заговорила снова: — Я хотела быть твоей женой, когда мы были молодыми. Очень хотела. Но ты не взял меня. А сейчас я опять хочу быть твоей. Я хочу этого больше всего на свете. Я свободна от Лэрри... или почти свободна, если говорить откровенно. Вместе с тобой мы могли бы покончить и с этим «почти», но ты не берешь меня. Ты говоришь, что не веришь мне и что я все еще люблю Лэрри. Иногда мне кажется, что по-настоящему я тебе не нужна, Спенс. Иногда я думаю, что ты больше любишь наше с тобой несчастье, чем меня самое. — Она замолчала.
Он прислушивался к бурному потоку ее слов. Он не отдавал себе отчета, была ли в них правда — правда о нем, но чувствовал, как ее слова проникают в его мозг и оседают в каких-то тайных уголках его сознания. Он продолжал вслушиваться в ее слова еще долго после того, как они отзвучали.
Луиза нарушила молчание.
— Тебе когда-нибудь нужен был кто-нибудь, Спенс?
Он повернулся к ней.
— Почему ты спрашиваешь об этом?
Она подняла голову и посмотрела на него.
— Кажется, я вечно прихожу к тебе только за тем, чтобы в чем-нибудь признаться и излить душу, но ты ко мне никогда ни с чем не приходил — ни разу за нее время, что мы знаем друг друга. Может быть, это просто потому, что я тебе не нужна. Но кто же еще у тебя есть? — Она замолчала.
