—      Я очень рада, что надела это платье и орхидею Поля. Я словно предчувствовала и не сказала, что не приду. Наши с тобой отношения стали такими... — Ее голос задрожал; она не окончила фразы. Быстро повернувшись, она села в такси и захлопнула дверцу. Ее голова упала на подушки, Джин больше не было видно. Машина тронулась.

На мгновение ему захотелось побежать за машиной, догнать Джин и поговорить с ней. Но он не тронулся с места. Он видел, как такси ненадолго остановилось на углу, затем медленно сделало левый поворот и скрылось. Наблюдая, как исчезают два маленьких красных огонька, Спенсер внезапно почувствовал, будто что-то кончилось, словно он больше никогда не увидит Джин. Но при этом он не испытал ни горечи, ни облегчения.

Он пересек улицу, зашел в аптеку и направился к пустой телефонной будке. Он набрал номер Лэрри, но ответа не последовало. Он позвонил администратору «Савой-плаза» и назвал себя. Лэрри не приходил. Просьбу Спенсера ему пока передать не удалось. Спенсер попросил сообщить Лэрри, что звонил вторично.

Вместе со Спенсером в лифте поднималась компания молодежи. Их было человек пять. Они шумели, веселились. На седьмом этаже они сошли, и лифтер Карл спросил:

—      Что этому Фаулеру от вас надо, мистер Донован?

—      Честное слово, не знаю, — ответил Спенсер. — Вы читали его статью?

Карл утвердительно кивнул.

—      Брюс принес газету и оставил ее мне. Вы не можете подать на него в суд за клевету?

—      Думаю, что могу.

Дверь открылась на шестнадцатом этаже. Карл покачал головой.

—      Ничего не понимаю. Теперь, даже совершив убийство, люди выходят сухими из воды.

—      Да, — ответил Спенсер.

Он включил свет в квартире. В гостиной было жарко и душно. Спенсер снял галстук, отворил дверь на балкон и вышел. На темном небе не было видно звезд. С противоположного берега реки дул ветерок, но он не освежал. Вдали, высоко над горизонтом, блеснула молния. Спенсер наклонился, развязал шнурки и снял ботинки. Ноги его ощутили прохладу каменного пола. Он стоял на балконе, прислонившись к перилам. В соседнем доме, на несколько этажей ниже, он увидел служанку, которая равнодушными, усталыми движениями мыла посуду. На реке от Уэлфер-айленд только что отошел паром; на нем были люди, много людей, они сидели и стояли по два, по три, по четыре человека. За шторами соседнего здания тоже были люди; они были за всеми стенами и окнами, они разговаривали, ели, читали, может быть, обнимались, ссорились или даже ненавидели друг друга, но они были вместе, и он завидовал им. Он выпрямился, вошел в комнату и подошел к письменному столу.

Спенсер снова набрал номер телефона Лэрри, и жужжание диска эхом отозвалось в комнате. Никакого ответа.

Он начал ходить взад и вперед, пытаясь припомнить, что сказал ему Лэрри. «Я занят... Может, ты позвонишь попозже?.. Не сейчас, старина». Почему «не сейчас»? По-видимому, Лэрри был не один в комнате. С ним был еще кто-то, конечно не Луиза, в ее присутствии он мог говорить со Спенсером. Спенсер остановился. ФБР! Конечно, это единственное объяснение, ну не единственное, но вполне правдоподобное. Мэри Шеппард назвала им Лэрри. Вот где разгадка. Они медленно окружали его: сначала Майлс, его бывший хозяин, затем его секретарша и, наконец, его друг. Следующим будет, наверно, Джеймс Садерленд или Джин. Он должен предупредить их. Хотя, пожалуй, нет. Вдруг они пропустят Садерлендов?

Но если чиновники были у Лэрри, когда звонил Спенсер, то почему же Лэрри не позвонил ему потом, чтобы все объяснить или, что еще важнее, сообщить ему о их посещении? Ведь понимает же он, как важно знать Спенсеру о каждом замышляемом против него шаге. Вместо этого Лэрри исчез, не попытавшись даже позвонить ему, не дав о себе знать.

Что случилось с Лэрри? Он никогда не вел себя так. Он всегда был беспечен, весел, можно сказать, сиял, именно поэтому Спенсер потянулся к нему четырнадцать лет назад. Но за этой обаятельной внешностью таилась недюжинная сила и безграничная энергия, умно направляемая и успешно используемая. Еще не достигнув тридцати лет, Лэрри, продолжая традиции своей семьи, был уже ведущим инженером в области самолетостроения и управлял заводами в Детройте, Миннеаполисе и Лонг-Биче в Калифорнии. Спенсер относился к нему с благоговением; в том, что сказала Луиза, была истина: «Он был твоим кумиром, а кумир не может поступить плохо». По сравнению с Лэрри Спенсер считал себя скучным и неуклюжим. Вот почему он никогда по-настоящему не обвинял Луизу, когда она остановила свой выбор на Лэрри. Он понимал ее.

Затем внезапно Лэрри решил продать все свои акции самолетостроительной компании «Лоуренс Хант» и с тех пор изо дня в день менял свой образ жизни. Теперь Лэрри было тридцать восемь — тридцать девять лет, он был на два года старше Спенсера. Последние месяцы им не часто удавалось встречаться. Лэрри нередко внезапно уезжал — испытывать новые самолеты, говорил он, — перекочевывал с места на место, исчезал на целые дни, а то и на недели. Он стал беспокойным, нерешительным и много пил. Луиза жаловалась на это уже не раз, теперь она заявила, что у Лэрри есть другая женщина, а когда Спенсер рассказал ему о ее подозрениях, Лэрри беспечно махнул рукой: «Ах, это!»

Снова Спенсер почувствовал тупую боль в желудке. Он не обедал; наверно, это просто голод. Он прошел в кухню и открыл холодильник. Там лежало много припасов: ветчина, сыр, яйца; с минуту он смотрел на все это, но так и не заставил себя ни к чему прикоснуться. Он не был голоден. Он захлопнул холодильник и закурил сигарету. Затем подошел к письменному столу, чтобы набросать заявление, которое нужно будет в понедельник утром передать в газеты, если так посоветует и Марк Хелридж. Но для этого необходимо поговорить с адвокатом до понедельника. Сейчас было около одиннадцати, но, даже если Хелриджи уже вернулись домой, пожалуй, нет смысла беспокоить их так поздно. Лучше подождать до завтра. Он сидел над заявлением несколько часов. Заявление нужно было составить сдержанное и краткое — наподобие простого извещения. Обычно, диктуя письма, он тратил на это не больше времени, чем Мэри, которая их стенографировала, но тут было совсем другое. Он не мог подобрать нужных слов, все они звучали слишком драматично и банально. Наконец он бросил заявление и принялся писать в дневник.

Спенсер уже лег и уснул, когда зазвонил телефон. Он впотьмах нашел выключатель, зажег свет и взял трубку, ощущая ее вес и холод. Была половина пятого утра.

—      Да?

—      Я только что вернулась домой, — сказала Джин. — Я чудесно провела время.

—      Хорошо.

—      Я не пьяная, — заявила Джин.

Спенсер вспомнил, что между ними что-то произошло, но не мог припомнить, что именно. Он пытался собраться с мыслями.

—      Что ты делал? — спросила Джин.

—      Я поехал домой.

Наступило короткое молчание.

—      Ну, тогда все. Если тебе нечего сказать мне...

Она ждала, но Спенсер никак не мог вспомнить.

—      Иди к черту! — крикнула Джин.

Он услышал гудки отбоя.

Спенсер выключил свет. Засыпая снова, он услышал монотонный шум, похожий на дробь барабана, и понял, что идет дождь. Но даже не подумал о своих ботинках, оставшихся на балконе.

15. Воскресенье, 22 июля, 7.00 утра

Спенсер даже по воскресеньям вставал рано. Человек довольно педантичный, со сложившимися привычками, он с годами выработал для воскресных и праздничных дней определенный распорядок, которого с удовольствием придерживался, добродушно иронизируя над самим собой и изредка — раз или два за несколько месяцев — его нарушая, впрочем только для того, чтобы доказать себе, что может идти и не по проторенной дорожке.

Он поднимался около семи, брился и принимал душ, как и в обычные дни. Затем — тут уже вступал в силу его распорядок — разгуливал по квартире в одних трусах. Он складывал стопкой газеты — по воскресеньям Спенсер читал все нью-йоркские газеты, — проверял электрические часы, за неделю уходившие на несколько минут вперед, переставлял книги на полках, точил карандаши, наполнял сигаретами коробки — словом, вновь становился хозяином своей квартиры, причем занимался всем этим неторопливо и охотно.