Самые серьезные проблемы возникли у него с Законом Божьим. Николай Николаевич в Бога не верил и детей воспитывал в атеистическом духе. Как вспоминали сестры, «самым воинственным безбожником стал Михаил. Он выдумывал всяческие антирелигиозные истории и подчас даже «пересаливал», невольно обижая живущую в нашем доме набожную портниху Полину Дмитриевну. Но если Полина Дмитриевна все прощала своему любимцу, мама иногда пыталась утихомирить антирелигиозный пыл расшалившегося сына. Правда, это ей не всегда удавалось. Однажды после нескольких безуспешных замечаний, рассердившись не на шутку, она вылила на голову Мише чашечку холодного чая. Тот вытерся, весело рассмеялся и продолжал как ни в чем не бывало…» Вот уж действительно, как с гуся вода (вернее, чай). Рискну предположить, что крестьянка Мавра, даже став женой помещика-вольнодумца, веры в Бога не утратила и в глубине души тяжело переживала, что сын Михаил растет таким богохульником…

Нелюбовь Тухачевского к православию заметили и в гимназии, что грозило стать серьезным препятствием для продолжения образования. На педсовете священник жаловался: «Тухачевский Михаил не занимается Законом Божьим». По свидетельству уже упомянутого В.Г. Украинского, он «не верил в Христа и на уроках Закона Божьего допускал некоторые вольности в отношении к преподавателям. За это его несколько раз наказывали и даже удаляли из класса». Тот же мемуарист утверждает, будто гимназическое начальство только на пятом году выяснило, что Тухачевский ни разу не причащался и не был на исповеди. Отца вызвали в школу, потребовали воздействовать на сына. В результате Михаил все-таки исповедался и причастился, но оставаться в пензенской гимназии ему стало опасно – из-за сложившейся репутации «смутьяна» могли в любой момент исключить. И якобы именно поэтому родители решили перебраться в Москву, где Михаил продолжил учебу в 10‑й гимназии. Не исключено, что переезд действительно был связан с желанием избежать скандала. Но могла быть и более прозаическая причина. Николай Николаевич не без основания полагал, что гимназии в Первопрестольной дают образование куда более высокого уровня, чем в Пензе. Особенно ощутимой разница становилась именно в старших классах, а дети подрастали. К тому же как раз в последнем, 4‑м, классе пензенской гимназии Михаил учился особенно плохо. Здесь ему не нравилось – будущий полководец давно мечтал сменить гимназический мундир на кадетский.

Елизавета и Ольга Тухачевские так объясняют, почему брат не горел желанием грызть гранит гимназической премудрости: «С малых лет Миша просил отца отдать его в кадетский корпус, но отец был против. Он уступил этим просьбам только после того, как у Миши появились переэкзаменовки и тот дал слово учиться отлично, если ему разрешат стать кадетом. В корпусе Миша учился превосходно, переходил из класса в класс с наградами».

Тут необходимо небольшое отступление. В кадетском корпусе Тухачевский проучился всего год, в выпускном классе, и никак не мог переходить из класса в класс, с наградами или без. Зато в московской гимназии, где пробыл два года, он действительно стал учиться лучше и при переходе из класса в класс получил похвальный лист. Можно предположить, что отец поставил сыну условие: сначала доказать перемену отношения к учебе в гимназии и тем самым серьезность своих намерений, и лишь потом поступать в кадеты.

Могла быть и еще одна причина, побудившая Николая Николаевича уступить. Эту причину вполне материального свойства доходчиво изложил друг и первый советский биограф Тухачевского генерал Александр Иванович Тодорский, которому посчастливилось вернуться из ГУЛАГа живым: «Семья с трудом сводила концы с концами… Михаил заканчивал 6‑й класс гимназии. До получения аттестата зрелости оставалось два года, а до выхода в люди были еще целые годы университетской учебы. Только минимум через шесть лет он мог стать на ноги… Этот срок можно было сократить наполовину, поступив в военное заведение».

Известный советский генерал-диссидент Петр Григоренко всего один раз был на приеме у заместителя наркома обороны маршала Тухачевского. Вот что он услышал от человека «с аристократическим, так хорошо знакомым по портретам лицом: «Запомните, что надетая на вас форма и все, что с ней связано, – это пожизненно». – Последнее слово он подчеркнул». Любовь к свободе, в конце концов, заставила Григоренко отказаться от генеральского мундира и всех привилегий, связанных с высоким званием, и сменить военную службу на правозащитную деятельность. Тухачевский же, приступив 16 августа 1911 года к занятиям в последнем, 7‑м классе 1‑го Московского императрицы Екатерины II кадетского корпуса, впервые надел военную форму. И уже не снимал ее вплоть до последних мгновений жизни (правда, незадолго до смерти маршальский мундир ему пришлось сменить на поношенную красноармейскую гимнастерку). В военной профессии он нашел свое жизненное призвание.

1‑й Московский кадетский корпус представлял собой привилегированное заведение. Здесь хорошо было поставлено преподавание не только специальных военных, но и общеобразовательных предметов. 18‑летнего юношу увлекло военное дело. Он вполне привык к спартанскому быту в стенах корпуса, охотно занимался строевой подготовкой, ходил в бойскаутские экскурсии-прогулки, будучи физически сильным и ловким, был первым в гимнастическом классе… Рассказывали даже, что Тухачевский мог, сидя в седле, подтянуться на руках вместе с лошадью.

Год выпуска Тухачевского, 1912‑й, был годом столетия Отечественной войны 1812 года. Соответственно и темой выпускного сочинения у кадет стала «Отечественная война и ее герои». Им устроили экскурсию на Бородинское поле, да не простую, а в условиях, приближенных к боевым: с разведкой, марш-броском, с полевыми кухнями… Тухачевский все экзамены сдал на «отлично» и 1 июня 1912 года получил заветный аттестат. Его имя было занесено на мраморную доску почета. Еще в корпусе Михаил составил словарь пословиц и поговорок, относящихся к военному делу: «Смелый приступ – половина победы», «Бой отвагу любит», «Крепка рать воеводой», «Умей быть солдатом, чтобы быть генералом». Как видно, юный кадет продолжал мечтать о будущем генеральстве.

В бытность Михаила в кадетском корпусе умер его дед-генерал. Много лет спустя Тухачевский рассказал свояченице о его завещании: «Дед перед смертью захотел видеть меня… Когда я приехал и вошел к нему, дед указал, чтобы я сел на край кровати, и, подняв уже с трудом свою длинную и костлявую руку, положил ее мне на плечо: «Ты мне пообещай три вещи, Мишук, – сказал он. – Первое, что ты окончишь училище фельдфебелем. Второе, что будешь умеренно пить. И третье, что окончишь Академию Генерального штаба. Постарайся выйти в Семеновский полк. В Семеновском служил с начала его основания, при Петре, наш предок Михаил Артамонович Тухачевский. Вон там, в бюро, в верхнем ящике его портрет-миниатюра, я его дарю тебе, ты на него и лицом похож…» И внучатый племянник выполнил все дедовские заветы.

В августе 1912 года Тухачевский поступил в Александровское военное училище в Москве. В более престижные петербургские училища, вроде элитного Павловского, он поступать не стал: жизнь в столице империи, вдали от родителей была не по карману. Учился юнкер Тухачевский истово: надо было закончить курс одним из лучших, чтобы иметь возможность выбрать вакансию в гвардейском полку и тем самым дать хороший старт карьере. Уже в училище он особенно тщательно штудировал военные дисциплины, с прицелом на будущее поступление в Академию Генерального штаба. Сбыться этой мечте помешали Первая мировая война и революция.

К 1912 году относится знакомство Тухачевского с большевиком Н.Н. Кулябко, вскоре переросшее в большую дружбу. Николай Николаевич окончил Гнесинское музыкальное училище и стал учиться в Консерватории у профессора Н.С. Жиляева, благодаря которому стал вхож в дом Тухачевских. Первая встреча с будущим маршалом хорошо запомнилась Кулябко: «В один из воскресных дней, когда я беседовал с двумя братьями Тухачевскими, пришел третий. Отец представил его мне. Это был Михаил Николаевич. Он только что окончил Московский кадетский корпус и поступил юнкером в Александровское военное училище… Мои политические взгляды уже определились, и я не без предубеждения отнесся к юнкеру Тухачевскому. «Будущая опора трона», – подумал я о нем. Однако не кто иной, как сам Михаил Николаевич тут же заставил меня усомниться в правильности этого моего предположения. Братья сообщили Михаилу, что они готовятся к посещению Кремлевского дворца, где обязательно будут «августейшие» особы. К моему удивлению, он встретил это сообщение довольно скептически.