Томаса интриговала манера ее речи, ее суждения о прочитанных книгах, прослушанной музыке, художественных галереях, которые она посетила. В разговорах Катя всегда схватывала самую суть и до конца следовала логике спора. Ее не интересовали чужие мнения, скорее форма и порядок дискуссии и то, какие выводы были сделаны.

Она не чуралась мелочей, вроде того, должны ли альбомы по искусству лежать на низком столике в гостиной и нужны ли там дополнительные лампы. Так же тщательно она изучала его контракты и банковские счета. Катя взяла на себя заботу о его делах, словно это не представляло для нее никаких усилий.

Катя во всем отличалась от его матери и сестер. Томас хотел, чтобы, вернувшись из Италии, Генрих с ней познакомился. Только с братом он мог поделиться тем, как очарован ее еврейским происхождением. Несколько раз, когда он пытался разговорить на эту тему Катю, она ясно давала понять, что не хочет этого обсуждать.

– Дома, даже в пылу спора, мы никогда об этом не упоминаем, – сказала она. – Этот вопрос мою семью не волнует. Мои родители любят музыку, книги, картины, интеллектуальные беседы, как и я, и мои братья. Это не имеет никакого отношения к религии, которой мы не исповедуем. Все это полный абсурд.

Спустя несколько месяцев после свадьбы они гостили в Берлине у ее тети Элизабет Розенберг и ее мужа. Томас полюбил их великолепный дом в районе Тиргартен и был польщен тем, как хорошо они знали его «Будденброков». Его поразило, как беззаботно и небрежно они упоминали о своем еврейском происхождении и как спокойно реагировала Катя на эти разговоры. Томас узнал, что супруги не посещали синагогу и не праздновали Дни трепета, однако всегда, порой шутливо и с пренебрежением, говорили о себе как о евреях. Казалось, это их забавляло.

Как и Прингсхаймы, Розенберги обожали Вагнера. Однажды вечером, когда они сидели в большой гостиной, Катин дядя обнаружил ноты «Валькирии» для фортепиано. Эльза попросила мужа найти сцену с Брунгильдой, Зигмундом и Зиглинде, но, изучив ноты, он сказал, что для него партитура слишком сложна. Вместо этого дядя принялся высоким тенором напевать партию Брунгильды, затем, понизив голос, партию Зигмунда: герой спрашивал Брунгильду, готова ли его сестра-близнец, которую он любил, последовать за ним в Вальхаллу.

Несколько раз он замешкался, вспоминая слова, которые помнил наизусть.

Закончив, дядя опустил ноты.

– Есть ли на свете что-нибудь прекраснее этого? – спросил он. – Своим исполнением я только все порчу.

– Их любовь была велика, – промолвила его жена. – Слезы наворачиваются на глаза.

И снова Томас подумал о своих родителях, представил, как они слушают историю близнецов, брата и сестры, внезапно осознавших, что отчаянно влюблены друг в друга. Он знал, что Юлия с сенатором бывали на представлениях оперы, и гадал, какое впечатление на отца производила история влюбленности брата и сестры.

Розенберги с Катей обсуждали певцов, исполнявших вагнеровский репертуар. Слушая их, Томас чувствовал себя бедным родственником из глухой провинции, попавшим в дом космополитов. Все имена он слышал впервые.

Его глаза остановились на выцветшем гобелене. Поначалу он не мог разобрать узор, затем различил фигуру Нарцисса, который смотрелся в воду, любуясь собственным отражением. Прислушиваясь к разговорам, он воображал, что можно сделать из истории близнецов, которые вынуждены расстаться, потому что один из них вступает в брак. Словно Нарцисс, которого отделили от собственного двойника.

Он может дать им имена Зигмунда и Зиглинде, но перенести действие в наши дни. После возвращения в Мюнхен история начала обретать более четкие очертания, однако Томас сознавал, какие опасности она таит. Действие должно было происходить в доме Розенбергов или другом богатом берлинском доме, но за столом сидела Катина семья. Лазутчиком, проникшим в дом Зиглинде, женившись на ней, будет он сам. Однако его героем станет не писатель, а скучный правительственный чиновник, чужой в компании образованных и светских родственников Зиглинде.

Томас назвал рассказ «Кровь Вельзунгов». Его возбуждало, что, когда он писал его, Катя обычно находилась в соседней комнате. Порой, чтобы сосредоточиться, он закрывал дверь кабинета, но обычно дверь стояла открытой. Ему нравилось слушать, как Катя передвигается по комнате в то время, как он создавал ее вымышленную версию, девушку, которая никогда не разжимала рук с братом-близнецом. Они были очень похожи, писал Томас, слегка вытянутый нос, полные губы, острые скулы и блестящие черные глаза.

Своему двойнику он дал имя Бекерат. Низкорослый, борода клинышком, желтоватый цвет лица. Педантичный. Прежде чем заговорить, он делал короткий вдох через рот, – черта, которую Томас подсмотрел у Йозефа Лёра.

Фрау Ааренхольд, мать близнецов, была маленькой, преждевременно состарившейся женщиной, говорившей с акцентом. Ее муж был богатым шахтовладельцем. Бекерат, который собирался жениться на дочери семейства, считал себя протестантом, в то время как Ааренхольды придерживались иудаизма.

Во время обеда, который стал центральным событием рассказа, Бекерат ощущал нарастающую неловкость. Когда Зигмунд принялся насмехаться над общим знакомым, который не знал разницы между классическим костюмом и смокингом, Бекерат обнаружил, что тоже ее не знает.

Когда разговор коснулся искусства, Бекерат и вовсе смутился.

Посыпая сахаром ананас, Зигмунд попросил у Бекерата разрешения вместе с сестрой тем же вечером посетить представление «Валькирии». Бекерат, который не возражал, добавил, что не прочь к ним присоединиться, но близнецы заявили, что хотят в последний раз перед свадьбой побыть вдвоем.

После спектакля, зная, что дом пуст, Зигфрид пошел в свою комнату, уверенный, что сестра последует за ним. Когда она вошла в спальню, Зигфрид сказал, что, поскольку они одно целое, тот опыт, который сестре предстоит пережить с будущим мужем, станет и его опытом. Она поцеловала его в закрытые веки, он припал поцелуем к ее горлу. Они целовали друг другу руки. Брат и сестра таяли от нежности, и вскоре нежность сменилась бурной страстью.

Томас заканчивал рассказ в спешке, понимая, что стоит ему остановиться, и его начнут терзать сомнения. Он не сказал Кате, о чем его новый рассказ, и, дописав последнее предложение, отложил рукопись в сторону. Прингсхаймы не одобрят, что он вывел их евреями.

Некоторое время спустя, внеся правку, Томас показал рассказ Кате и был удивлен ее спокойствием.

– Мне понравилось. Люблю, когда ты пишешь о музыке.

– А тема?

– Сам Вагнер ее использовал. Разве ты виноват, что последовал по его стопам?

Катя улыбнулась. Она не могла не заметить сходства между семьей Ааренхольд и собственной, думал Томас, однако, судя по всему, ее это ничуть не смутило.

Спустя несколько дней Катя сообщила ему, что рассказала о его новом сочинении матери и брату и они приглашают его прочесть рассказ после ужина.

Томас спрашивал себя, не хочет ли Катя таким способом предупредить его, надеясь, что он не осмелится прочесть рассказ перед ее семьей и отложит публикацию? Впрочем, он уже решил отослать рассказ в журнал, так пусть они услышат его первыми.

Он листал рукопись в гостиной, когда к нему присоединились Катя с Клаусом. Они сдвинули кресла, а их мать села поодаль.

Томас откашлялся, глотнул воды и начал читать. Клаус, несмотря на разговоры о мужских поцелуях, был невинной душой. Он уже никогда не будет прежним, когда я закончу, мстительно подумал Томас. Однако мать Кати вполне способна вскочить и с криком отвращения выбежать из комнаты, призывая мужа, мать и служанку.

Поскольку слушатели были знакомы с сюжетом «Валькирии», при упоминании имен близнецов они одобрительно хмыкнули и продолжали выражать вслух свое одобрение, когда выяснилось, что герои собрались посетить оперу.

Огонь трещал, слуги входили и выходили, а Томас с выражением зачитывал места, которые не могли оскорбить слушателей. Несмотря на всю решимость, когда он добрался до рискованных мест, смелость ему изменила. Томас пропустил несколько абзацев и быстро проскочил сцену, где близнецы счастливо соединялись, выбросив пару фраз там и тут. Закончив читать, он подумал, что слушатели утратили нить повествования.