– А что этот тут делает? – спросила она тихо, но в этот момент кроме нее никто не говорил, и поэтому все услышали ее фразу.

В зале повисла тишина, гости, кто с конфузом, а кто с любопытством, смотрели, чем все это закончится. Солдат сидел и глупо улыбался, он брал кубок, не отпив ни глотка, ставил его на стол и снова брал.

– Дочь моя, – сказал барон громко через весь стол, – ваши слова грубы.

– Я не хотела быть грубой, папенька. – Девушка невинно поглядела на отца. – Просто мне интересно, по какому праву он сидит здесь?

– По какому праву? – заорал барон, багровея и вскакивая. – По праву приглашенного мною. Этот человек сидит здесь, потому что я, Карл Фердинанд Тилль, барон фон Рютте, пригласил его за свой стол.

– Не сердитесь, папенька, – примирительно сказала прекрасная Хедвига. – Хорошо, что вы пригласили за стол этого человека, а не лакея Ёгана или нашего конюха. С конюхом я сидеть не смогла бы, от него воняет.

Барон заорал:

– Да будет вам известно, что никто без чести не сядет за мой стол, и уж если я пригласил человека за стол, можете не сомневаться в его чести и доблести. А у нашего коннетабля помимо доблести есть крепкая рука и острый меч, так что он сидит здесь вполне заслуженно.

– Да не злитесь вы, папенька, – продолжала дочь барона, – я просто немножко удивилась, думала, что это бродяга с большой дороги, а оказывается, у него честь есть. Тогда, конечно, пусть сидит.

– Бродяга с большой дороги?! – заорал барон. – Еще одно слово, и вы не только за одним столом с ним будете сидеть, но и в одну церковь пойдете, а после возляжете с ним на одно ложе.

– Боже сохрани, – сказала девушка, осеняя себя святым знамением. – Уж лучше с башни вниз головой на мостовую, – и добавила чуть ворчливо: – Ёган, ты нальешь мне вина или эту пытку я должна терпеть трезвой?

Волков встал.

– Сядьте, Фолькоф! – крикнул фон Рютте.

Солдат не послушался.

– Боюсь, что это невозможно, господин барон, – произнес солдат. – На этот раз поле боя покину я.

– Не удивлюсь, что ты так всю свою жизнь и делал, – заметила Хедвига, отпивая вино.

– Фолькоф, не уходите, – настаивал барон.

Волков подошел к нему и тихо произнес:

– Поверьте, барон, сейчас я уйду, так будет лучше.

– Бросьте, Яро. – Барон попытался его остановить.

Но солдат ушел. В зале висела неловкая тишина, и тогда как ни в чем не бывало красавица спросила:

– Господа, а о чем вы говорили, пока я не пришла?

Никто из присутствующих не нашелся что ответить ей, даже барон.

Солдат вышел на улицу, посмотрел на свои пальцы, они тряслись. Не только пальцы, его всего потряхивало. Не будь она бабой, он бы мог зарубить ее без всякого поединка, прямо там, за столом.

Пока он шел по двору замка, стараясь глубоко дышать, начал успокаиваться. Через некоторое время он взял себя в руки, и на смену бешенству и тряске пришла холодная и сухая ярость.

«Что ж, – думал он, – если я не могу зарубить вас, госпожа Ядвига, я зарежу вашего белозубого ла Реньи, раз он вам так по душе». Эта мысль ему понравилась настолько, что Волков окончательно успокоился и широко улыбнулся. На первом этаже донжона за большим столом он нашел Ёгана.

– Мыться, бриться, чистую одежду. Бригантина не чищена, найди кольчугу, только недлинную, а потом седлай коней.

– К госпоже Анне поедем? – догадался Ёган, выходя из-за стола.

– Откуда знаешь?

– Да немудрено сообразить. Когда к попу шли – вы особо не чистились.

Ёган сказал еще что-то, но Волков его уже не слушал. Он смотрел, как в ворота замка двое его людей втащили какого-то человека. Руки у того были связаны за спиной, а лицо разбито в кровь.

– Господин коннетабль! – крикнул стражник, тот самый, которому Волков не так давно в харчевне в Малой Рютте проткнул ногу. – Мы разбойника словили! Что с ним делать? В подвал или вешать будем?

– Ну, если знаешь, что он разбойник, на кой черт его в подвал тащить?

– Я не разбойник, – хрипло произнес мужик, но его особо никто не слушал.

– А может, господин барон судить его захочет? – спросил стражник.

– Господин барон сейчас занят, не до того ему.

– Ну так что? Вешать?

– Ну, вешай, – сказал солдат. Ему тоже было не до разбойников.

– Так виселица занята! Там людоед сейчас висит.

– Ну не знаю. Найдите что-нибудь, дерево какое-нибудь.

– Господин коннетабль, я не разбойник, – заорал мужик, – я не разбойник!

– Пошли, – потянул его стражник, но мужик заупирался, упал на землю.

– А ну пошли, паскуда! – Стражники стали немилосердно избивать его древками копий, а мужик орал:

– Не по закону так! Не по божьему, не по человеческому! Пусть барон меня осудит!

Один удар древком копья пришелся ему в голову, но он продолжал орать:

– Суда прошу! Только суда! Имею право!

– Хватит! – крикнул Волков. – Не бейте больше.

Стражники перестали лупить несчастного.

– Давайте его сюда. – Солдат подошел к коновязи и сел на колоду.

Стражники подтащили мужика, поставили перед ним.

– Барон занят, судить тебя буду я.

– Я согласен. – Мужик кивнул. По подбородку у него стекала кровь, он тяжело дышал. – Я согласен, господин коннетабль.

– Почему ты думаешь, что он разбойник? – спросил солдат у стражника.

– А вот, – стражник протянул Волкову крепкую палку с ладно привязанной к ней короткой веревкой, на конце которой висела увесистая свинцовая гиря величиной с мелкое яблоко, – кистень.

Солдат взял и посмотрел вещицу. Вещь была добротно сделана и, безусловно, опасна. Волков раскрутил кистень в руке.

– Вот еще, – продолжал стражник, доставая нож, – тоже его.

Нож был тоже неплох: широкое короткое лезвие заточено до остроты бритвы, крепкая удобная рукоять из дерева. Таким легко полоснуть по горлу или выпустить кишки и в рукаве удобно прятать.

– И вот еще. – Стражник протянул солдату кусок тонкой, но крепкой веревки в пять локтей длиной. – Это все у него взяли. Холоп трактирщика прибежал, говорит, разбойник в трактире. Мы туда, а он там лютует и…

Солдат остановил его жестом и спросил у мужика:

– Твое?

– Мое, господин, – кивнул мужик.

– И ты не разбойник?

– Нет, господин.

– А кто ж ты?

– Я из судейских.

Солдат хмыкнул, а стражники и вовсе засмеялись в голос:

– Видели вы его? Из судейских он!

А Волков рассмотрел его повнимательнее: замызганная куртка, почти истлевшее исподнее, рубаха сто лет не стирана, стоптанные башмаки, дурацкая шапка. Волков явно не верил ему.

– Господин коннетабль, не то что я из судейских, – начал пояснять мужик, – я при палаче служил, но приказы мне всегда секретарь суда давал.

– Секретарь суда? А где этот суд?

– Да в Райсбурге, я оттуда.

– Далеко, – сказал солдат.

– Неблизко, – кивнул мужик.

– А чего ты из богатого Райсбурга в небогатое Рютте подался?

– Так я не в Рютте шел, я шел в Байренгоф.

– И не дошел?

– Почти дошел, так меня по дороге мужик обогнал на телеге. С бабой он был, муку вез. И тут вышли добрые люди при броне и оружии из леса. Мужика побили до беспамятства и бросили, а бабу, коня и телегу с хлебом забрали. То, видно, дезертиры были. А я решил судьбу не пытать и вернулся, пару дней у монастыря пожил, а потом в Рютте пошел. Думал, работу тут какую сыскать, три недели жил, нет, почти четыре, в трактире, поиздержался. Одиннадцать крейцеров трактирщику задолжал. А этот безбожник велел своим холопам меня обыскивать. Ну я им и дал пару раз, а они за стражниками побежали.

– Складно у тебя все получается, – произнес Волков. – Вот только как мне тебя проверить? Гонца, что ли, в Райсбург послать? Или, может, дезертиров опросить? Если удастся их поймать, конечно.

Мужик вздохнул, чувствовал, что дело его – дрянь, смотрел в землю.

– Ну, допустим, ты не врешь, – продолжал Волков. – А почему ты из богатого Райсбурга в Байренгоф собрался?

– Так наш старый судья помер, и бургомистр – крыса, городской совет подкупил, чтобы своего племянника на пост городского судьи пропихнуть. А тот приехал к нам в город со своими людьми, даже палачей своих привез. Нас всех на улицу пнули. Вот я к своему кузену в Байренгоф и подался. Может, там сгожусь.