Инокиня печально жертвенным взглядом оглядела матушку, которая в руках уже держала чистый лист бумаги, приглашая ее сесть за стол. Таисия тяжело вздохнула, но вот махнула рукой, мол, чего не сделаешь для любимой матушки игуменьи и моментально сочинила завещание на миллион рублей золотом в пользу ее племянницы, верной католички. Матушка судорожно схватила письмо, долго благодарила инокиню за такой щедрый подарок, а та царственным взором оглядела ее и, не сказав ни слова, удалилась в церковь на молитву.

Приняв обет, инокиня Таисия стала монахиней.

Необходимо пояснить, что иночество – это начальная ступень монашества, это подготовка к нему. Монахиня эта та, кто пострижена в мантию и дала монашеские обеты. Духовный подвиг и труд монахини считается более тяжелым, чем у инокини.

Вскоре матушка Моника, несмотря на сильное недомогание, вместе с отцом Василием Величковским отбыла во Львов, куда она была вызвана митрополитом Иосифом Слипым для объяснений о царивших в монастыре беспорядках. До митрополита дошли чьи-то анонимные жалобы на игуменью, что под ее крылышком на монастырские средства живет ее огромная родня.

Перед отъездом матушка долго беседовала с Таисией, которой высказала мысль, что она будет ходатайствовать перед митрополитом о ее переводе во дворец Святого Юра. Игуменья просила у нее согласие на это, так как очень боялась, что «партия Бандеры» может сотворить с ней зло. А при дворе митрополита Таисия со знанием ряда иностранных языков и церковного пения будет очень полезной ее преосвященству.

Но не только это тревожило матушку Монику. Она очень боялась полковника Садовника, который почему-то зачастил в монастырь, вынюхивая здесь все кругом. Она заметила, что его не так интересуют облавы в селе, как монахиня Таисия.

– Бойся его, Таисия, это коварный, нехороший человек, – предупреждала ее уже в который раз матушка.

А Таисия в душе лишь только улыбалась словам игуменьи. Могла ли она бояться этого человека? Могла ли она ему не верить? Нет, еще раз нет. Cлова матушки Моники обижали ее, оскверняли хорошее, красивое чувство, которое все сильнее и сильнее захватывало ее душу. Поэтому, сославшись на большое количество больных в приемном покое, она прервала разговор с игуменьей.

Однако у себя в келье Таисия, проанализировав разговор с матушкой, решила, что она в чем-то была права. Особенно в части взаимоотношений с националистами. В этом она видела для себя главную опасность, поэтому согласилась с предложением матушки Моники отправиться на какое-то время во дворец Святого Юра. О грозившей ей опасности Таисия изложила в письме митрополиту Иосифу Слипому, в котором сообщала, что работа в монастырском приемном покое становится для нее все опасней, и просила положительно решить перевод ее в резиденцию его преосвященства.

Конечно, она не раз думала, что за помощью могла обратиться и к Садовнику, но ее удерживала стеснительность, воспитанная многими годами, проведенными в католических монастырях. Да если честно признаться, то она мало верила в то, что такой серьезный человек, полковник великой Красной армии, мог полюбить ее. Ведь они так мало знали друг друга. Ей также казалось, что Садовник не поверил ей, что она вторая дочь царя Николая II. Ведь он почти не задавал ей об этом вопросов и не пытался говорить с ней серьезно. Все это заставляло быть с ним сдержанной и не пытаться обращаться к нему за помощью.

После отъезда матушки во Львов бандеровцы наглели с каждым днем. В это время среди них свирепствовала поголовная чесотка, одолевали разные лишаи и другие кожные болезни. Зобков в это время таскал ей целыми ведрами свиной жир, из которого она готовила разные мази для больных. Кроме того, в село Подмихайловце из села Колина привезли и разместили во многих крестьянских хатах обмороженных и сильно истощенных бандитов. Во время облавы они почти 14 дней скрывались в местных пещерах. И вот теперь по несколько раз в день она посещала этих тяжелобольных людей.

Прекрасным солнечным днем вернулась матушка игуменья, задумчивая и очень расстроенная. Ее радостно высыпали встречать все монахини, но и это не подняло ей мрачного настроения. Вечером в келье матушки, когда Таисия просматривала купленные ею во Львове лекарства, игуменья откровенно призналась ей, что поездка к митрополиту была мало удачной, и, кроме горя и печали, она ей ничего не принесла.

Говоря с митрополитом, она узнала, что из ее смиренного, казалось, монастыря на нее потоком сыпались жалобы, одна длиннее другой. И почти все они касались ее семьи. В них сообщалось, что она без разрешения духовных властей поселила своих родственников в монастыре. Особенно возмущался Иосиф Слипый тем, что по соседству с кельями монахинь проживал ее брат отец Павел Теодорович, человек еще довольно нестарый. Недовольный этим митрополит погрозил ей пальцем и зло произнес:

– Ваш поступок, матушка, является мерзостью, кричащим безобразием и позорит церковь. Вы, Моника, лишитесь сана настоятельницы монастыря, если не удалите из него всех своих родственников. Через неделю, другую я пришлю для проверки моих указаний священника. И тогда берегитесь…

Рассказывая о встрече с митрополитом, матушка часто охала и ахала, хваталась за голову и причитала:

– Боже мой. Святая Мария, что же будут делать мои близкие, бедные детки, покинув монастырь.

К своим «детям» матушка относила 48‑летнего инженера Петришина, его 36‑летнюю жену Лиду и 49‑летнего брата – отца Павла Теодоровича. Монахиня перебирала лекарства и не отвечала на причитания матушки, а та, вытерев слезы, сказала:

– С его преосвященством был разговор и о тебе, Таисия. Я просила разрешения перевезти тебя во дворец Святого Юра, чтобы спрятать от русских и от бандеровцев. Ты знаешь, что ответил митрополит?

Матушка игуменья безнадежно махнула рукой и продолжила:

– Он так спокойненько мне заявил, что сам постоянно находится под всевидящим оком НКВД и спрятать Таисию во дворце Святого Юра практически невозможно. Он ходит по лезвию ножа и ждет ареста со дня на день.

Матушка Моника подошла к инокине, с жалостью погладила ее за плечи и сказала:

– Я тебе советую, Таисия, работать на «партию Бандеры». Они сумеют тебя спрятать от русских. Вообще лучше забудь, что была русской.

Таисия отвернулась от игуменьи и всей своей силой воли пыталась не расплакаться, пыталась сдержать нахлынувшие слезы.

Забыть, что я – русская! Забыть самое дорогое в душе и жизни каждого человека – народ и родину! – возмущенно думала она. Душа ее бурлила, но монахиня сдержала себя и встретила полным молчанием эту странно удивительную речь игуменьи, оскорбительную для нее как по сути, так и по содержанию. Решив промолчать, она подумала, что спорить с ней сейчас просто бесполезно, она вряд ли сможет понять ее мысли, а если и поймет, то переубедить ее будет невозможно.

А матушка протянула монахине Таисии письмо митрополита, затем образок и красивые перламутровые четки. Это были подарки по случаю ее монашеской профессии от его преосвященства. Письмо было любезным, митрополит сердечно поздравлял ее с принятием профессии, и только никакой защиты от него Таисия не получила, а ведь в помощи она так нуждалась. Она и дальше оставалась одна с опасностью и страхом перед бандитами.

У Таисии все больше и больше зрело убеждение, что только у русских, на ее исторической родине – ее спасение и безопасность, поэтому она решила прекратить всякие попытки поиска какой-либо помощи.

В конце февраля 1945 года совсем неожиданно, ночью, в сопровождении нескольких офицеров и роты солдат прибыл полковник Садовник. О его приезде сообщила ей испуганная сестра монахиня Аннезия. Разбуженная Таисия произнесла молитву и сразу подумала: «А ведь не на облаву он приехал. Какие-то другие дела привели его сегодня сюда. Какие?» Встревоженная своими мыслями, она не бросилась в «Студион», хотя прием гостей в монастыре входил в ее обязанности. Время свидания с ним решила отдалить, оттянуть, чтобы собраться и обдумать свое положение.