В 200 г. до н. э. консул сделал в сенате доклад о войне с Македонией. Уже после обязательных перед войной жертвоприношений, «кстати для возбуждения умов к войне» (Liv. XXXI.5), пришли письма послов об угрозе, которую якобы представляет армия Филиппа для Италии, и прибыли афиняне просить помощи. Появился благовидный предлог – им ответили: после раздела провинций царь получит войну (ibid.).
Однако народ, уставший от войн, отказался её утвердить (Liv. XXXI.6). Это устоявшееся общее объяснение, но оно становится понятнее, если добавить к нему сухие цифры. Ценз 233 г. до н. э. показал 270 713 граждан (Liv. Ep. 20), 208 г. до н. э. – 137 108 человек (Liv. Ep. 27). Следовательно, только за 10 лет II Пунической войны Рим потерял более 133 000 квиритов, не считая союзников! Неудивительно, что народ хотел хотя бы мирной передышки. Лишь прибегнув к обману, что царь готов высадиться в Италии, консул убедил граждан. Эта ловкая политическая манипуляция показывает, насколько римские политики были правдивы даже с собственным народом! Дабы не раздражать квиритов, набрали только два легиона неслужилой молодёжи плюс добровольцев-ветеранов. Зато союзные контингенты были увеличены, после II Пунической войны их набирали почти вдвое больше[439]. Одной из мер наказания нелояльных италиков стал более тяжёлый «налог кровью».
Вдобавок сенат надеялся на помощь греков, чему способствовала официальная мотивировка войны: за обиды, причинённые союзникам Рима (ibid.). В Греции Рим желал появиться не агрессором, а мстителем за обиженных и освободителем от ига Македонии. Агрессивны были обе стороны, но римляне повели дело так, что виновником войны выглядел царь[440].
Крупные силы пришлось держать в Италии: на севере восстали галлы, много племён опорочили себя помощью пунийцам и были раздражены против Рима (Liv. XXXI.8). На Балканы послали армию всего в 30 000 человек, однако от помощи, предложенной Египтом, отказались. Сенату важно было показать, что, несмотря на тяжёлые потери, он может справиться с любым врагом, а помощь союзникам – это дело только самого Рима (Liv. XXXI.9).
Дипломатическое обеспечение войны продолжалось. У Масиниссы просят конницу, обещая взамен «поддержать и увеличить» его царство. (Liv. XXXI.11). Карфаген добровольно помог хлебом. Особо важная миссия была возложена на посольство к Антиоху – добиться его нейтралитета. Это легко удалось: цари относились друг к другу без доверия, а неудачи одного не трогали другого. Как отмечает Т. Моммзен, Антиох был не настолько дальновиден, чтобы помешать появлению Рима на Востоке, хотя трудно поверить, что он даже желал поражения Македонии, лишь бы «не делиться» египетскими владениями[441]. Скорее всего, царю не было дела ни до Рима, ни до Филиппа, ведь в данный момент он воевал с Египтом.
Ещё в 204 г. до н. э. египетские послы умоляли сенат защитить их страну от Селевкида (Just. XXX.2.8). Но вплоть до конца II Македонской войны Египет был предоставлен своей судьбе, и лишь потом, обострив отношения с Антиохом, Рим заявил о своей готовности защищать и египтян тоже. Г.В. Штолль утверждает, что Рим не мог равнодушно смотреть на обиды дружественному Египту[442], однако сенат несколько лет преспокойно взирал на эти обиды, пока ситуация не изменилась и не стало выгодно вмешаться. Необходимо анализировать римскую политику без малейшей идеализации, опираясь только на факты.
Осенью 200 г. до н. э. консул высадился на Балканах. Горячего приёма он не встретил, греки выжидали. Македонию не любили, но опасались и «варваров-римлян», их появления многие не одобряли. Сначала только Родос, Пергам и Афины сражались за римлян, а на стороне Филиппа – Эпир и Беотия. Рим сразу стал важнейшим фактором международных отношений Востока[443] и главной силой в войне. Он использовал противоречия эллинистических правителей, но Македонские войны отнюдь не были «внутренними для эллинистических держав»[444], и Рим не стал «только членом антимакедонской коалиции»[445]. Нельзя согласиться, что его роль в войне была «незначительной»[446], это противоречит фактам. Ахейцам, пытающимся помирить родоссцев с Филиппом, римляне жёстко и однозначно заявили, что Родос не может заключить мир без согласия Рима (Polyb. XV.35). Из этого отчётливо видно, кто был главной и решающей силой в коалиции врагов Македонии.
Военные действия шли вяло, предстояла главная борьба – за союзников. Филиппу, испортившему отношения с Ахайей, не удалось вовлечь её в войну. На собрании этолийцев послы Филиппа удерживали их от нарушения мира, римляне склоняли к войне (Liv. XXXI.29). В словесном состязании победа осталась за Римом, и не потому, что римский легат оказался красноречивее, скорее сыграла свою роль явная угроза, которой он закончил свою речь – вы или погибнете с Филиппом, или победите с Римом (Liv. XXXI.31). Иного выбора не оставалось.
Вскоре, узнав о мелких победах Рима и нападении на Македонию дарданов и иллирийцев (Liv. XXXI.40), Этолия вступила в войну. Римляне долго не могли добиться успеха – Сульпиций и сменивший его Виллий были слабыми полководцами. Италики не желали гибнуть за Рим, новобранцы не имели боевого опыта, а ветераны, наскуча войной, не дающей добычи, устроили бунт, утверждая, что их набрали насильно и требуя отставки. Учитывая, в каких условиях началась война, нельзя поверить, что ветераны шли на неё «большей частью поневоле»[447]. Ливий ясно пишет: брали добровольцев (XXXI.14.2).
В Риме росло недовольство, на 198 г. до н. э. консулом избрали энергичного Тита Квинция Фламинина, известного филэллина. Сенат надеялся, что он привлечёт к Риму симпатии греков. Положение оставалось сложным. Филипп отбил удары дарданов (Liv. XXXI.43) и этолийцев (Liv. XXXI.42). Антиох занял несколько пергамских городов, и Эвмен просил помощи Рима (Liv. XXXII.18). Сенат обещал помирить его с Селевкидом, добрые отношения с которым римляне в это время всячески подчёркивали. Само столкновение они представили конфликтом двух союзных Риму царей (ibid.). «Дружбу» с Антиохом надо было сохранить до победы, но Пергам был нужен, и римлянам удалось убедить Селевкида увести войска (Liv. XXXII.27). Дружба сената к Антиоху вызывалась соображениями дипломатическими (Liv. XXXII.20). Раньше «римляне и царь с большим подозрением относились друг к другу» (App. Syr. 2). Римляне считали, что он может нарушить нейтралитет, Антиох опасался, что они помешают ему переправиться в Европу. «Но вообще у них не было явных причин для враждебных отношений» (ibid.).
Чтобы выиграть время, Фламинин начал переговоры, Филипп охотно пошёл на них, он желал ухода римлян из Греции и даже готов был очистить занятые города. Консул потребовал освободить Фессалию, что или ослабляло Македонию, или, при отказе, прекращало переговоры. Царь, разумеется, отказался (Liv. XXXII.10). Тем временем Фламинин привлёк значительную часть эпиротов на свою сторону (Liv. XXXII.14) и оказал сильное давление на Ахайю, дав понять, что остаться в стороне ей не удастся. Опасаясь стать врагами Рима, ахейцы стали врагами Македонии. Большинство ахейцев были недружелюбны к римлянам (App. Mac. VII), но утверждение А.И. Павловской, что знать союза примкнула к Риму, надеясь, что он будет охранять её классовые интересы[448], является безусловным упрощением.
Лестью или силой консул получил помощь от греков[449], его дипломатическая победа изменила соотношение сил. Эти успехи побудили сенат продлить его полномочия ещё на год (Liv. XXXII.28). Встревоженный Филипп возобновил переговоры (XXXII.32). Очевидно, он уже не верил в победу и готов был купить мир крупными уступками[450]. Рим предъявил ещё более тяжёлые и «обидные»[451] условия, явно не желая ещё одного «незрелого» мира. Сенат хотел заставить царя признать римское политическое верховенство[452]. Растеряв союзников, Филипп обратился к спартиату Набису, тот, верно оценив ситуацию, перешёл на сторону Рима (Liv. XXXII.39). Продолжая политику изоляции Македонии, Фламинин заключил союз с Беотией (Liv. XXXIII.2). Только теперь, ослабив царя и обеспечив тыл, он дал генеральное сражение. В 197 г. до н. э. при Киноскефалах македонская армия была разгромлена, исход битвы во многом решила этолийская конница[453]. Царь запросил мира.
