Если посмотреть на более отдалённую перспективу, то последние Иллирийские войны периода Римской республики – это походы Октавиана 35–33 гг. до н. э. Но они были вызваны не столько внешнеполитическими соображениями, сколько внутренними проблемами Римского государства. Опасность отпадения Иллирии и зависимость безопасности Италии от сопредельных иллирийских территорий, о чём пишет А.М. Малеванный[256], нам представляется объяснениями надуманными. Римскому господству в Иллирии реально ничто не угрожало, не говоря уже о том, что местные племена не собирались вторгаться в Италию или предоставлять свою территорию для прохождения туда потенциальным врагам Рима. Тем более что к северу и северо-востоку от Адриатики просто не было сил, которые на тот момент могли бы представлять собой угрозу Риму.
Несомненно, правы исследователи, которые главной целью походов Октавиана считают его желание укрепить свой личный авторитет[257], с чем в конечном счёте соглашается и А.М. Малеванный[258]. Парфянский поход Антония в 36 г. до н. э. был попыткой создать подавляющий перевес над Октавианом[259], предпринявшим в ответ пропагандистскую контракцию в Иллирии. На фоне неудачи Антония в Парфии чрезмерно раздутые самим Октавианом его довольно скромные достижения в Иллирии[260] должны были продемонстрировать сенату и народу римскому – кто из них достойнее власти. Необходимость чем-то занять армию и попутно добыть денег на её содержание (App. BC. V.127; 128; Dio Cass. 49.36.1), равно как и желание отомстить далматам за разгром римских легионов зимой 48/47 г. до н. э.[261] – это тоже факторы внутриполитические. По римским понятиям, кровь квиритов не должна оставаться неотомщённой. Прекрасно владеющий всеми методами политической пропаганды и искусством саморекламы, Октавиан демонстративно поместил в портик Октавии отбитые у далматов знамёна Габиния (App. Illyr. 28; Dio Cass. 49.43.8).
Важен конкретный итог войны 35–33 гг. до н. э. Настоящего завоевания иллирийских племён не произошло, поэтому походы Октавиана были скорее карательными экспедициями[262]. Значительная часть племён фактически не находились под римской властью[263].
Таким образом, длительные почти двухсотлетние контакты римлян с иллирийцами вплоть до конца Республики не привели к прочному овладению всем восточным побережьем Адриатического моря. Это оказалось задачей на будущую перспективу. Сам термин «Иллирия» – это понятие чисто географическое, единого государства здесь никогда не было, как не было и зрелой государственности. Союзы племён, максимум – рыхлые протогосударственные образования типа «царства» Тевты, лишённые внутренних цементирующих связей. Только интегрировавшись в Римскую державу, иллирийцы получили единую организацию, хотя это и была всего лишь римская провинция. Но самое примечательное при этом – достаточно быстрая романизация Иллирии, географически, экономически и даже культурно всегда более близкой к Греции, чем к Риму. Более тяготевшей к греко-македонскому, а не римскому влиянию. Это одна из немногих примыкавших непосредственно к Греции территорий, столь быстро ушедших из ареала эллинского воздействия, даже несмотря на большое количество греческих полисов в Иллирии. Ко времени издания эдикта Каракаллы о даровании гражданских прав всему свободному населению империи в 212 г. н. э. иллирийцы фактически уже стали римлянами. Это одна из наиболее привлекательных черт римской государственности – умение превращать вчерашних врагов в нынешних сограждан. Чужих – в своих. Цивилизаторская миссия Рима[264] в Иллирии несомненно присутствовала, даже на уровне смягчения нравов аборигенов, включённых в орбиту римской цивилизации. Правда, произойти это могло лишь в рамках единой Римской империи, отказавшейся от полисной замкнутости Республики. При аккультурации две различные культуры вступают в контакт и каждая заимствует культурные черты другой, но обычно это имеет асимметричный характер. Более слабая группа усваивает черты более многочисленной, богатой и мощной группы, что заканчивается ассимиляцией, и более слабая культура «адсорбируется» другой, утрачивая своё своеобразие, – таков общий смысл книги итальянского этнолога А. Миланаччо[265]. Разумеется, римская культура была выше, но в любом случае феномен столь быстрого «оримливания» варваров-иллирийцев ещё ждёт своего объяснения.
Важность II Иллирийской войны заключается и в её последствиях: отношения Рима с Македонией испортились окончательно[266], тем более что римляне потребовали выдачи Деметрия (Liv. XXII.33) – по эллинистическим понятиям, такое требование можно предъявить только зависимому или заведомо слабому государству! Филипп не мог простить Риму такого унижения. Царь энергично давил на Грецию, добиваясь подчинения, Рим мог стать существенной помехой. Теперь сама Македония не могла чувствовать себя в безопасности. Филипп понимал, что рано или поздно Рим начнёт с ним войну[267]. Царь был недоволен утверждением римлян в Иллирии и желал вытеснить их оттуда[268]. Нельзя согласиться, что «сохранить мир с Македонией не составило бы труда»[269]. Вторгшись в сферу её интересов, Рим стал врагом, и ничто не могло помешать царю начать войну в удобный момент. Сильного и опасного соседа надо было сбросить в море. Одному Филиппу это было непосильно, он ждал подходящего случая.
Разумеется, хорошие отношения с Македонией, которых в действительности Рим не имел, не были «принесены в жертву из-за ничтожной прибыли»[270]. Такая уничижительная оценка Иллирийских войн недопустима. Римляне закрепились на Балканах, завязали отношения с греками, укрепили, как казалось, восточный тыл перед решающей схваткой с Карфагеном[271]. «Желающие верно понять нашу задачу и выяснить себе постепенный рост римского могущества, должны со вниманием остановиться на этом событии» (Polyb. II.2.2). Именно Иллирийские войны следует признать началом восточной политики Рима.
Римляне имели целью ближайшие конкретные задачи. Быстро меняющаяся политическая ситуация позволяла планировать лишь на обозримое будущее (покорение галлов, запоздалая попытка остановить Баркидов в Испании, Иллирия). Сенат не всегда понимал, какие последствия могут вызвать его действия. Он, конечно, не мог предвидеть, что Филипп станет союзником Ганнибала, как и предположить, что пунийцу удастся ворваться в Италию.
Оба удара в Иллирии были нанесены в единственно возможный момент – когда Македония не могла помешать. Это не может быть случайным совпадением, очевидно, сенат был хорошо информирован о положении на Балканах. Полибий упоминает италийских «соглядатаев» в Греции (V.105.5). Позже в этолийском стане находился специальный римский уполномоченный проконсул Сульпиций (App. Mac. III.I), свежую информацию могли поставлять греческие купцы Юга Италии. Сам факт информированности подтверждает интерес к полуострову[272]. Трудно согласиться, что Рим «не имел заинтересованности»[273] в Балканах. Проявляя безразличие к Малой Азии или Селевкидам, сенат тогда и не стремился собирать о них сведения.
