Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Работа на вальцах считалась не самой тяжелой, на нее было много охотников. Уже первые работяги нащупали разумный техпроцесс: сперва нарубить массу на куски, потом пропустить все куски через широкий зазор вальцев, откладывая их в сторонку, потом, уменьшив щель, пропустить всю партию по второму разу, и так до последней операции. Днем все шло нормально, работали в рукавицах, соблюдали грозное правило, вывешенное над вальцами: «Береги руки! Не отвлекайся!», а вот ночью… Ночью утомляемость возрастает, и под утро, когда остается последний прогон, глаза уже слипаются, ноги подкашиваются, рукавичный брезент действует на нервы, да и лопаточкой пользоваться лень: долго ли рукой подтолкнуть? Недолго. И недолго прилипнуть пальцам к резине. И задремать недолго. Правда, как только пальцы сожмет вальцами, ты проснешься, толкнешь свободной рукой или ногой аварийный тормоз — у нас этих тормозов понаставлено было столько, что не задеть тормоз было труднее, чем задеть,— но будет уже поздно, пальцы будут раздроблены на две фаланги полностью, да и третьи фаланги будут изуродованы необратимо. Все это мне и показывал Григорий Иосифович, удаляя осколки кости и накладывая швы на бывшую руку.

– Ну, и много еще таких ты мне будешь поставлять? — говорил он после каждой операции, не ожидая прямого ответа, но ясно давая понять, что акт, который все мы подписывали — и он, и я, и сам пострадавший, и еще много всяких начальников, в котором было черным по белому сказано, что травма получена из-за нарушения пострадавшим элементарных правил ТБ, то есть по собственной вине,— что этот акт для него, как врача и человека,— отписка и больше ничего. Тут дело было не в моей должности, а в моей человечности — я это понимал, мучился и… ничего не мог придумать.

Придумал один пострадавший. Казалось бы, единожды перенеся такое, человек на всю жизнь проникается непреодолимым ужасом перед проклятыми вальцами, даже и смотреть на них не сможет без содрогания. Это — нормальная, внелагерная, психология. А лагерная устроена как-то иначе. Приходит ко мне однажды такой инвалид — устроили его где-то не то сторожем, не то истопником, не помню уже,— и говорит: хочу, мол, снова на вальцы. Я на него уставился, должно быть, как на помешанного.— Идем,— говорит,— покажу.

Приходим в вулканцех, подходим к вальцам. Инвалид отодвигает рабочего, становится на его место и начинает заталкивать резину своей культей,— обернувшись ко мне и радостно улыбаясь: ничего его культе вальцы сделать не могут, хоть силком ее пихай,— она же толстая и круглая

Да… С тех пор на вальцах работали только инвалиды, потерявшие пальцы здесь же. Норма им, как инвалидам, была небольшая, они хорошо зарабатывали, были довольны,— если только человек без четырех пальцев правой руки может быть доволен.

Больше всех был доволен Григорий Иосифович: вот это решение проблемы было, казалось, совсем в его духе. Он даже обещал написать в медицинский журнал — не знаю, написал ли.

…И вот он вошел ко мне в палату, куда позвал его Юрий Николаевич, когда я очнулся. Он сразу взял в руки чайник-поилку: когда человек долго без сознания, организм сильно обезвоживается, и первое слово, слетающее с уст воскресшего, гласит: пить.

– Ну?! — шагнул он ко мне, лучась доброй радостью. Я тоже улыбнулся и сказал: — Ку-… курить…— не нарочно, конечно, а просто так — мысли были где-то еще не здесь, да и поилка была ведь тут же, чего уж формализм разводить…

Григорий Иосифович расхохотался. Потом сказал серьезно:

– Будет жить. X… с ним, сверни ему цигарку.— Сам он не курил.

Я затянулся — и снова куда-то провалился, но, кажется, ненадолго. И вскоре совсем поправился. Когда Юрий Николаевич пришел ко мне в следующий раз, я встретил его уже в полной форме:

– Вспомнил я вашего дю Вентре, будь он неладен! Вот память никудышная, прямо какая-то деменция прекокс — преждевременное окисление мозгов.

– Закисание,— поправил Юрий Николаевич: — Ментос — это ум, а деменция — впрочем, раз вы вспомнили, то вам ничего похожего не угрожает… Что же вы вспомнили?

– А вот вспомнил один сонет — не скажу уж, в чьем переводе: «Мороз начистил лунный диск до блеска, Рассыпал искры снег по мостовым…»

Юра дослушал до конца, удовлетворенно кивнул головой и сказал:

– Ну, так чего ж ты тут валяешься?

Так стали мы побратимами. А сантиментов меж нами и позже не было — трудно даже сказать, почему да отчего. Холодноватая, чуть ироничная тональность, взятая Юркой с самого начала и очень понравившаяся мне (потому, может статься, что я за ней почувствовал бездну души, таланта, жизнелюбия, добра), стала нашим нерушимым стилем, для непосвященных совсем непонятным. «Какой магнит друг к другу нас влечет» — этого мы, пожалуй, не смогли бы никому объяснить, а сами об этом никогда не задумывались. Магнит между тем какой-то был, иначе прошли б мы друг мимо друга, как мимо тысяч других проходили.

…Когда прибывала новая партия заключенных — по нашим нарядам ли, или с этапа, свежие, это безразлично,— заинтересованные начальники цехов и отделов приходили посмотреть людей, вернее — их формуляры, чтобы отобрать для себя наиболее подходящих рабочих и специалистов. И я ходил на эти «обнюхивания», как они у нас назывались,— чем черт не шутит, может, попадется кто-нибудь из артистической братии, нам ведь так недоставало музыкантов, певцов…

– И чем же вы тут занимаетесь? — спросил у меня один из вновь прибывших. Глаза мне понравились — я остановился и не без гордости сказал, что мы, дескать, были только авторемонтниками, а вот сейчас начинаем осваивать всякие оборонные предметы первой необходимости — вон, взгляните: наши танкетки «Т-38».

– Верховное командование поступило разумно, распорядившись перевести нас к вам,— сказал мой собеседник: — без нас вам просто не справиться.

– А кто вы по специальности, если не секрет?

– Сапер. Техник-строитель с уклоном в береговую оборону. У вас есть тут морские границы?

– Будут. А работа в техотделе вас пока не устроила бы?

– Если в карьере и на лесоповале у вас все вакансии заняты, придется удовольствоваться рейсшиной.

69
{"b":"86994","o":1}