— Я⁈ Его⁈

— Ну, судя по тому, что он пытался на твою комнату вместо постельного белья выдать — сильно обидел.

— Скорее, это он меня обидеть пытался, но до конца не смог. Ой, а что там с бельём⁈

— Нормально всё с бельём. Не на моей территории он свои шашни устраивать будет!

Комендант ещё какое-то время возмущалась происками Нутричиевского, но как мне показалось, главным образом из-за того, что он без спросу залез в её заведование.

«А Наденька-то у нас зверушка территориальная. И если на то, что она своим считает, покуситься — мало не покажется! Какой вывод?»

«Надо стать для неё своим?»

«Хорошая мысль. А ещё — не гадить, где живёшь!»

Ну, Нутричиевский, ну, гнида водоплавающая! Я ведь искренне хотел забыть и про него, и про те триста рублей, что он у папы выманил, и даже про его оскорбления у ворот! Но если он сам не хочет мира — будет ему война! Заодно, может, и Жабицкий поуспокоится. В конце концов, меня же в даче взятки не обвинишь, даже в соучастии! Во-первых, я на тот момент был несовершеннолетним, во-вторых, Высочайшее благоволение закрывает всё, что было до него.

Я подготовился: вспомнив канцелярские премудрости, подготовил обстоятельную докладную записку на имя Жабицкого со всеми, как мне казалось, требуемыми тонкостями в оформлении. Улучив момент, когда в коридоре перед поворотом к норе жандарма никого не было, юркнул туда.

— Добрый вечер. К вам можно?

— Ко мне всегда можно, если по делу.

— По делу.

— Ну, наконец-то! Надоело Ваньку валять, господин «эксперт»?

— Я. Ничего. Не. Валяю.

— И зачем тогда ко мне?

— По делу. Мошенничество, вымогательство, получение взяток. Интересует?

— Так, значит? Ну, берите перо, бумагу…

— У меня всё готово.

— Сразу видно профессиональный подход.

Эту шпильку я решил оставить без ответа, иначе так и будем гавкаться безо всякого толку, пока у одного из нас не закончится либо свободное время, либо терпение.

— Давайте своими словами, потом почитаю — глаза устали.

Я обстоятельно начал рассказ — с майского приезда, и по мере продвижения истории Жабицкий всё мрачнел. Наконец, посреди нашего столкновения с Нутричиевским в августе, он хлопнул ладонью по столу:

— Так, хватит!

— Что именно?

— Пересказывать мне старые сплетни!

— Я ничего не пересказываю, и это…

— Это очередной пересказ бредней какого-то дружка-неудачника, которого вы взялись выгораживать!

— Это то, чему я сам был свидетелем и участником!

— Я сказал — хватит врать!

— Хватит мне хамить! Я не имею привычки врать!

— Не хочешь, значит, по-хорошему⁈ Ещё два года назад я лично проверял такой же бред! Лично допрашивал господина Нутричиевского и он при свидетелях поклялся своей богиней, что не брал денег у заявителя! Так что или ты сейчас же пойдёшь, извинишься перед господином Нутричиевским за распространение слухов и принесёшь мне настоящую информацию, ты понял меня, щенок обнаглевший⁈

Тут уж и у меня сорвало тормоза.

— Охамевшую морду я вижу перед собой! И только ваше служебное положение не даёт мне немедленно вызвать вас и пристрелить на месте за все те оскорбления и хамство, что вы здесь и сейчас продемонстрировали!

— Что⁈ Вон отсюда!!!

Я встал и не слушая дальше несущихся в спину воплей пошёл на выход. Внутри всё клокотало, и я понимал, что если хоть ненадолго прислушаюсь к смыслу того, что несёт эта жаба, то просто развернусь и пристрелю на месте, невзирая на последствия. На всякий случай я схватил своё правое запястье левой рукой, чтобы помешать себе схватиться за револьвер.

Повернув из коридорчика, ведущего к логову Жабицкого, ко входу в гнездовье начальника Нутричиевского я увидел там целую компанию студентов разных курсов. Все они с интересом прислушивались к раздающимся мне вслед воплям. Один из них спросил:

— Что это жандарм разорался?

— На дуэль его хотел вызвать.

— Почему⁈

— Потому что есть вещи, которые прощать нельзя. За хамство, оскорбления и неприемлемые требования, не сочетающиеся с дворянской честью.

— Сурово…

— Разрешите — пройду? Просто если я начну слушать, что именно он там орёт — то вернусь и пристрелю эту жабу прямо в норе!

Студенты молча расступились, и парочка даже сделали руками приглашающий жест.

Пока я дошёл до общежития и своей комнаты в нём, ярость начала уступать место недоумению. Как так? Я же точно знаю, что эта крыса брала деньги, и не только с моего папы! И в то же время — он поклялся богиней, что не брал!

«Ну, поклялся, и что? Джентльменам принято верить на слово?»

«Не просто поклялся, я поклялся своим богом!»

«А есть разница?»

Я аж подавился воздухом — благо, для ответа деду голос и дыхание были не нужны.

«Клятва богом — нерушима! И абсолютно достоверна! Бог сам слушает клятву, и если там что-то не так — немедленно карает отступника!»

«Понос насылает?»

«Не шути с этим, дед. Может лишить Дара и перстня, как пример. Или убить на месте. Или навесить божественное проклятие, неисцелимое. Или совместить».

«Тогда зачем вообще суды и следствия? Вызвали стороны, все поклялись, и кто соврал — того унесли».

«Не всё так просто. Очень важно правильно подбирать формулировки, плюс боги не любят, если их дёргают по мелочам».

«Формулировки, говоришь? Ну, в таком случае я могу назвать минимум два… Нет, даже три способа, как Нутричиевский мог соврать под клятвой. Но для проверки нужно увидеть протоколы того допроса, если они есть».

«Кто нам их покажет-то⁈ И какие целых три способа⁈»

«Покажет, кто покажет… К Мурлыкину нам с тобой дорога, завтра же с утра, вплоть до прогула занятий. Потому что жаба с крысой на двоих тебя съедят. А сегодня надо срочно, прямо сейчас, убрать из комнаты весь компромат! В первую очередь — всю выпивку, хоть в окно выкинуть! Жаба проорётся — и сразу затеет какую-то гадость. А первая и главная гадость, что он может сотворить — это прийти с досмотром и найти нарушение режима. Заодно и Надежде будет выговор — отомстит за то, как она его приятеля отшила».

«Почему ты говоришь про приятеля?»

«Требование прямо сейчас идти и извиняться — оно вне рамок его компетенции и здравого смысла вообще: ты свои обвинения выдвигал один на один, не распространяя слухов и не в присутствии самого обвиняемого. Формально Жабицкий не мог и не должен был подобного требовать, если, конечно, это не что-то личное».

Тем временем я, признавая опыт деда, вынул все три бутылки настоек и сунул их в свой саквояж. Осталось придумать, куда девать — хоть правда выбрасывай в парке. И тут меня осенило.

«Знаю! К Вязовскому занесу! Он сам практически не пьёт, вопреки сложившейся репутации, которая возникла из-за постоянных попыток старшего брата напоить его по любому поводу. Плюс он с другого факультета вообще, и наше знакомство не на поверхности. Ну, и титул — к нему Жабицкий просто так не вломится, без каких-либо конкретных обвинений и доказательств к ним!»

«Согласен! Хорошая идея — если, конечно, будущий барон согласится».

Герман согласился, особенно когда узнал, что это из-за конфликта с Жабицким.

— Хамло он и нахал, который прикрывается своей должностью от того, чтобы его призвали к ответу. Даже если ко мне припрётся — скажу, что купил в подарок брату, у него день рождения скоро.

— Голубику не купишь — её только пробную партию сделали, в двух вариантах. Разослали в адреса для оценки и выбора варианта.

— Так, значит, я знаю, что потребую в уплату за помощь: пробовать будем вместе!

— Согласен. Но только по значимому поводу. И попробую второй вариант достать, если ещё осталось — там голубика с эстрагоном, он же тархун.

За беготнёй и разговорами я начал успокаиваться. Дед посоветовал зайти к Надежде Петровне — предупредить её о том, что кроме Нутричиевского гадости может начать делать и Жабицкий, чтобы не подставить женщину.

Комендант подтвердила, что зашёл к ней я не зря. После моего рассказа, предельно краткого, она воскликнула: