Это кажется невозможным. Но, с другой стороны, разве не все творческие начинания основаны на процессах, которые остаются загадочными для создателя? Художники давно поняли, что творчество - это неуловимое занятие, которое делает художника неподвластным большим силам, возникающим как бы извне. Философ Джиллиан Роуз однажды описала акт письма как "смесь дисциплины и чуда, которая оставляет вас под контролем, даже если то, что появляется на странице, возникло из неподвластных вам областей". Я часто сталкиваюсь с этим странным явлением в своей работе. Я всегда сажусь за стол с видением и планом. Но в какой-то момент то, что я создал, открывает рот и начинает издавать собственные указы. Слова словно обретают собственную жизнь, так что, когда я заканчиваю работу, трудно объяснить, как она стала такой, какой стала. Писатели часто рассказывают о таком опыте с удивлением и благоговением, но я всегда относился к нему настороженно. Я задаюсь вопросом, хорошо ли для художника или любого другого творца быть таким пористым, даже если вмешательство бога - это не более чем законы физики или работа его бессознательного. Если то, что получается в результате таких усилий, приходит, как выражается Роуз, "из областей, неподвластных вам", то в какой момент готовый продукт выходит за рамки ваших желаний? В какой момент вы, создатель, теряете контроль?
-
Позже, весной, я узнал, что роботы-доставщики еды действительно прибыли во время каникул. Мой друг, который провел зиму в кампусе, рассказал мне, что в течение нескольких недель они бродили по пустым университетским тротуарам в качестве своеобразной тренировки, изучая все маршруты и отмечая важные препятствия. У машин были нейронные сети, и они учились ориентироваться в окружающей среде благодаря многократному взаимодействию с ней. Друг работал во время перерыва в одном из опустевших зданий рядом с озером и рассказывал, что часто выглядывал из окна своего кабинета и видел, как они проносятся внизу. Однажды он застал их всех в кругу посреди торгового центра кампуса. "У них был какой-то симпозиум, - сказал он. Подобно сети деревьев, охватывающей большой лес, их интеллект был распределен по всей системе. Они сообщали друг другу об опасностях и дистанционно передавали информацию, чтобы помочь адаптироваться к новым вызовам окружающей среды". Когда весной того года началось строительство одного из самых больших зданий, информация об этом распространилась по сети роботов - или, как выразилась одна из местных газет, "роботы сделали перепланировку и "рассказали" об этом друг другу".
Однажды я проходил через кампус, возвращаясь домой из библиотеки. Был ранний вечер, примерно в то время, когда заканчивались последние дневные занятия, и тротуары были переполнены студентами. Я ждал у светофора, чтобы пересечь главную магистраль - оживленную четырехполосную улицу, которая раздваивала кампус, - вместе с десятками других людей. Дальше по улице был еще один пешеходный переход, но он не был освещен. Это был печально известный опасный перекресток, особенно в ночное время, когда случайные студенты в последнюю минуту бросались через него, едва избежав столкновения со встречным транспортом. Пока я стоял и ждал, я заметил, что все внимание приковано к другому переходу. Я посмотрел вниз по улице, а там, на углу, ждал один из роботов-доставщиков, выглядевший совершенно растерянным и несчастным (но как? У него даже не было лица). Он пытался перейти улицу, но каждый раз, когда выходил на пешеходный переход, чувствовал приближение машины и отступал на тротуар. Каждый раз, когда оно это делало, толпа издавала коллективный ропот беспокойства. "Ты сможешь!" - крикнул кто-то с противоположной стороны улицы. К этому моменту несколько человек на тротуаре остановились, чтобы посмотреть на это зрелище.
Дорога на мгновение расчистилась, и робот снова начал двигаться вперед. Это была его единственная попытка, но машина все еще двигалась неуверенно - было неясно, собирается ли она бежать. Студенты начали кричать: "Сейчас, сейчас, сейчас!" И волшебным образом, словно в ответ на эти призывы, робот пронесся по пешеходному переходу. Как только он оказался на другой стороне улицы - как раз мимо следующего потока машин, - вся толпа разразилась радостными криками. Кто-то крикнул, что робот - его герой. Свет переключился. Пока мы шли через улицу, толпа не утихала, смеялась и улыбалась. Женщина примерно моего возраста, затерявшаяся, как и я, в море молодых людей, привлекла мое внимание, определив союзника. Она зажала шарф на шее и покачала головой, выглядя несколько ошеломленной. "Я очень волновалась за этого малыша".
Позже я узнал, что за роботами постоянно наблюдал человек-инженер, который сидел в комнате где-то в недрах кампуса и наблюдал за ними на экранах компьютеров. Если один из ботов оказывался в особенно затруднительном положении, человек мог отменить действие его систем и управлять им вручную. Другими словами, невозможно было понять, действуют ли боты автономно или управляются дистанционно. Самое жутко умное поведение, которое я наблюдал у них, могло быть именно тем, чем оно казалось: свидетельством человеческого интеллекта.
Глава 6
В своем эссе "Научить камень говорить" Энни Диллард пишет, что на острове, где она живет, у побережья штата Вашингтон, есть человек по имени Ларри, который живет один в хижине на скале и посвятил свою жизнь тому, чтобы научить камень говорить. Он держит камень на полке, обтянутой куском кожи, и каждый день по нескольку раз открывает его для уроков. Диллард признается, что понятия не имеет, что происходит во время этих уроков, но она представляет, что он пытается научить камень одному слову, например "чашка" или "дядя". Никто не подшучивает над этим предприятием; на самом деле все в городе, включая ее саму, относятся к его усилиям с глубочайшим уважением. "Я желаю ему всего хорошего", - пишет она. "Это благородная работа, и с любой точки зрения она превосходит продажу обуви".
Начав с этого странного анекдота, Диллард переходит к обширному размышлению о разочаровании в природе. Если раньше мир был священным и святым местом, полным болтливых и компанейских объектов - камней и деревьев, способных общаться с нами, - то теперь мы живем в мире, который стал немым. "Молчание природы - это ее собственное замечание, - пишет она, - и каждая чешуйка мира - это скол с этого старого немого и неизменного блока". Мы до сих пор временами жаждем вернуться к древней космологии и прилагаем все усилия, чтобы заставить природу вновь вступить с нами в диалог. Но в конце концов Диллард решительно пессимистично оценивает возможность возвращения. Зачарованный мир, отмечает она, - это "шоу, на котором мы уехали из города". В одном из отрывков она творчески переосмысливает сцену на Синае, когда Бог появляется перед изгнанным народом Израиля и пугает их до смерти своим громовым голосом. Люди умоляют его никогда больше не говорить, и он соглашается. Смысл очевиден: мы сами сделали это с собой. Это мы настояли на том, чтобы духи ушли, это мы изгнали себя из сада. "Трудно исправить свой собственный ущерб, - пишет она, - и вернуть в свое присутствие то, что мы попросили оставить... Сами святые горы хранят молчание. Мы затушили горящий куст и не можем его разжечь; мы тщетно зажигаем спички под каждым зеленым деревом".
Эссе Диллард относится к той группе повествований о разочаровании, которые относят падение из благодати гораздо раньше - не к эпохе Просвещения и становлению современной науки, а к возникновению монотеизма. Не было ли, в конце концов, само понятие imago dei- того, что люди обладают каким-то особым отличием, уединенным романом с Богом, тем, что заставило нас поверить в то, что мы отличаемся от остальной природы, и привело к нашему отчуждению? За стихами Бытия, в которых человечество окрещено образом Божьим, следует наделение Адама "владычеством" над творением, что навсегда связывает исключительность человека с деградацией мира природы. Но эссе Диллард поднимает достойный вопрос: Учитывая, что на нашу культуру наложили отпечаток иудео-христианские повествования и философские традиции, которые на них основываются, возможно ли вернуться назад? Или эти нарративы настолько глубоко встроены в ДНК наших онтологических предпосылок, что возврат невозможен? Это особенно сложно, когда речь идет о наших попытках создать жизнь из обычной материи - заставить наши собственные камни ожить. В ортодоксальных формах иудаизма и христианства способность вызывать жизнь из инертной материи осуждается как язычество, колдовство или идолопоклонство.
