Господь Бог мог бы сделать наш мир сколь угодно изобильным, но Господь не в силах насытить неумеренность даже одного человека, поскольку невоздержанный человек ненасытен в своем стремлении к удовольствиям, комфорту и богатству. Как нет предела совершенству, так нет предела и совершенству того, что человек невоздержанный мог бы хотеть. Исход человеческой неумеренности возможен разве что в безраздельном потреблении благ всего мира, или как гласит даргинская пословица: «Был бы мир пловом, а я – ложкой».
Господь Бог мог бы сделать наш мир сколь угодно изобильным, но преизобильность была бы убийственна для жадного, ленивого, невоздержанного человека. Невоздержанный человек пропал бы в условиях совершенного изобилия, как капризный ребенок в условиях абсолютной вседозволенности, или как наркоман при неограниченном доступе к наркотикам.
Преизобильность бытия безопасна только для человека, относящегося бесстрастно к удовольствиям, комфорту и богатству, и чем аскетичней человек, тем полнее мера преизобильности допустимо-безвредная для него. Неприхотливость делает человека пригодным для бытия в преизобильном мире. Вот такой вот парадокс…
Если бы наш мир был преизобилен, то человечество, вероятно, уподобилось бы свиньям, которые от неумеренного питания, бывает, даже теряют способность стоять на ногах, или крысам из известного опыта, в котором грызун, нажимая кнопку, получал удовольствие через вживленный в его мозг электрод. Крыса жала на кнопку до тех пор, пока не умирала от истощения. Ну ладно крыса, но человеку-то заранее известно, например, о смертельной опасности вредных привычек, но тем не менее человек им предается. Так если даже страх болезни и смерти не останавливает человеческую невоздержанность, то возможно ли ее как-либо искусственно ограничить?
Порок неумеренности, как и любой другой, преодолевается всеми по-разному. Иной, чуть только преодолевает опасность голода, как тут же освобождается от пристрастного отношения к деньгам, а иной душится за каждую копеечку даже если у него полные сундуки и банки добра. И это было бы ещё пол беды, но человек алчный за каждую копеечку душит и окружающих. Вспомним что большинство подлостей и преступлений имеют в своей основе именно материально практические интересы. Социальная гармония, мир и согласие в весьма значительной степени разрушаются человеческой неумеренностью, жадностью, прихотливостью. В ситуациях нравственного выбора между желанием и человечностью Богу и открывается, кто какую меру подлости, эгоизма и жестокости готов заплатить за свои интересы.
А кроме того, неполнота нашего мира принуждает человечество к такой вечной и всеобщей тяготе как труд, к необходимости преодолевать дискомфорт трудовых усилий, начиная с детства, с первого класса начальной школы. Труд дает человеку пищу не только для тела, но и для ума. Принужденность к труду вынуждает человека проявлять изобретательность и смекалку, накапливать знания и творчески их применять. Принужденность к труду пробуждает и развивает в человеке его творческое начало, его ум и таланты. Труд, создавший великие цивилизации, науку, технику, культуру, в условиях преизобильности, вероятно, даже не появился бы как явление.
Если бы мир был преизобилен, и человеку никогда и ничего не надо было преодолевать, то он в праздной бесцельности бытия так и остался бы животным. В доказательство этого смелого утверждения рассмотрим реальный, а не книжный опыт детей-маугли. Опыт детей-маугли свидетельствует о том, что человеческое существо способно деградировать до животного состояния за одно поколение, что в человеческом детеныше заложен только потенциал стать человеком, но ничего априорно человеческого в человеке от рождения не заложено. Все животные от рождения при любых обстоятельствах остаются представителями своего вида, а человек нет. Человеческий детеныш, воспитанный в стае обезьян, становится обезьяной в самом буквальном смысле этого слова. Труд так и не сделал из обезьяны человека, принужденность к труду так и продолжает поддерживать человечество в его видовом состоянии.
Опыт детей-маугли очень интересен и странен как в теологической парадигме, так и в антропологической. Он свидетельствует о том, что человек не рождается человеком, человеческий младенец становится человеком, из рук в руки, от слова к слову, от сердца к сердцу, впитывает человеческое с молоком матери. Один Бог ведает, как происходит эта эстафета человечности.
А каким бы стал человек выросший в условиях райской преизобильности, в таких условиях, в которых нечего преодолевать, нечего добиваться, не к чему стремиться, нечего даже хотеть и так из поколения в поколение? Отлучение человека от преизобильности рая – это не наказание, это начальная школа для существа, получившего вместе со знанием нравственного закона человеческий потенциал. Ведь если бы познание нравственного закона привело человека к деградации, то разве изрек бы Господь: «Вот Адам, стал как один из Нас, зная добро и зло» (Быт.3:22). Человек не деградировал вместе со знанием добра и зла, просто понимание нравственного закона повлекло за собой всю полноту ответственности за свои действия, ту полноту ответственности, которую не могут нести существа неспособные понимать нравственный закон: ни животные, ни слабоумные, ни дети.
Дискомфорт от принужденности к труду столь велик, что первое, что приходит человеку в голову в его представлениях о Царствии небесном, так это возможность не работать, возможность благоденствия в праздности. Организация такой комфортной модели бытия для Бога не сложней, чем организация нашего сурового мира. Проблема лишь в том, а стал бы человек человеком, если бы не ведал ничего кроме праздности…
Задумывающийся же о Царствии небесном чуть далее возможности не страдать от принужденности к труду, задумывается о том, а к чему он сможет приложить свои руки, свой опыт и умения, свою креативность и таланты, свою потребность в творчестве и созидании. Как это не странно, но человеческая принужденность к работе трансформируется в привычку трудиться, формируется она не у всех, не в равной степени и не во всех сферах трудовой деятельности, но такая тенденция явно прослеживается. А не Бог ли Творец просыпается в этой потребности трудиться, взамен естественной человеческой потребности в праздности и безудержном потреблении?
Никто из родителей не считает, что лучшая педагогическая стратегия – это воспитание ребенка в лени и праздности. Хотя ребенок был бы и не против такой педагогической стратегии. А не такова ли модель отношений и у Бога с человеком в этом вопросе?
Можно ли считать наказанием понуждение ребёнка к учёбе? А если не получилось приучить ребёнка к труду, то можно ли считать наказанием изгнание выросшего лентяя, тунеядца и дармоеда из зоны его комфорта? Так может и отлучение человека от райского изобилия является всего лишь педагогической акцией в отношении бездельника, ставшего дееспособным, и обречённого на деградацию в условиях преизобильности?
А если даже отлучение человека от преизобильности Рая обусловлено всего лишь острой педагогической необходимостью, то наказывает ли Господь вообще хоть кого-нибудь? Например, если в семье алкоголиков родится ребёнок, то разве это Господь отяготит жизнь этого ребёнка в наказание за порочность родителей? Но именно на такого рода «закономерностях» и основана логика тех, кто представляет Бога мстительным устроителем страданий человеческих «до седьмого колена». Полное отсутствие причинно следственных связей, подтверждающих логику божьих наказаний для опытных демагогов не проблема. Если надо, то они легко находят божью волю и в благоденствии подонков и в страданиях праведных.
Христианство, в силу своей ветхозаветности, так и не додумалось до того, что Бог никого и никогда не наказывает. Жизнь в нашем дискомфортном мире и без злонамеренно организованных кар небесных полна «естественных» бед, тягот, болезней и страданий. Куда ж ещё-то наказывать? А попущение Божье (невмешательство в трагичный ход событий) можно в полной мере считать Его волей, если кому-то очень хочется верить, что всё зло от Бога. Богословская традиция прямо не декларирует что всё зло от Бога, но порознь все беды человеческие всегда приписываются именно Его «благой воле».
