— Разве ты не понимаешь? — Рани подняла на хозяина каравана удивленный взгляд.

— Я-то отлично понимаю, — Атен грустно усмехнулся. — Но Лис — нет.

— Почему же ты не объяснишь…

— Нас с Евсеем он считает жрецами, объяснений же ждет от простых людей. Я надеялся: ты поможешь.

— Почему бы нет? — Рани пожала плечами. Она быстро огляделась вокруг, нашла взглядом Шамаша, возвращавшегося к своей повозке, затем вновь повернулась к Лису, чтобы сказать: — Мы боимся потерять Его, — женщине не было нужды объяснять, Кого она имела в виду, когда все было понятно и так.

Эта краткая фраза… Она объясняла все, не скрывая истины за ворохом бесполезных блеклых слов, призванных защитить испытывавшую необъяснимую робость перед лицом правды душу.

Собственно, не было ничего удивительного в том, что искренность Шамаша, его стремление всегда говорить только правду и не оставлять ни один вопрос без ответа оказались заразнее, чем безумное поветрие. Его правилам начинали следовать, чтобы походить на того, в ком видели бога.

— Потерять?

— Ну, — та смутилась. Ей казалось странным, что кому-то приходится объяснять такие само собой разумеющиеся вещи. — Он шел с нами по пустыне. А теперь увидит город, так отличающийся от однообразия холодных снегов… Что если Он захочет остаться…?

Атен слушал и не слышал ни слова, смотрел на собеседников и видел их словно со стороны. Ему казалось, что все происходит не с ним, что он — лишь молчаливый свидетель чего-то необъяснимо далекого, отстраненного.

Люди, стоявшие вокруг… Они как будто превратились в рисунки из старых свитков. Взгляни на знаки, испещряющие лист, и поймешь, что они чувствуют, чего боятся, а чего страстно хотят.

"Свитки, — мысли текли сами по себе, словно обретая собственное бытие, — достаточно развернуть лист, чтобы узнать будущее. Остановиться перед страшным, сулящем беды и опасности, и заглянуть в конец рукописи, спеша убедиться, что все будет хорошо, а значит никакие испытания не страшны… Если бы в жизни все было также просто…!"

— Мы знаем Его великодушие. Однако… — продолжала тем временем женщина. — Людям свойственно в фантазиях ставить себя на место другого, чтобы вновь и вновь задаваться вопросом: "А как бы поступил я?"… И мы отвечаем, не в силах соврать своему сердцу… А мы — всего лишь простые смертные…

— И все же, — Лина, до этого мгновения стоявшая в стороне, подошла к ним, — есть одно утешение, — на ее губы легла улыбка, однако в ней было больше грусти, чем в пустыне снега. — Он ведь вечный странник…

Лис набрал полную грудь воздуха, сдерживая ярость, готовую выплеснуться.

— Знаете что? — нахмурившись, проговорил он. — Вот вы все время говорите, что верите в Шамаша…

— Конечно! — в один голос воскликнули обе женщины. — Ведь Он — повелитель небес!…

— Вот-вот, — помрачнев, продолжал воин. — Как раз в этом ваша беда: вы верите в Него, вместо того, чтобы доверять Ему.

Какое-то время его собеседники лишь ошарашено смотрели на Лиса, не в силах произнести ни слова, не то что достойно возразить.

"Это совсем не так!" — хотел воскликнуть Евсей, внутри которого все бурлило и клокотало. Он с каждым мигом все яснее ощущал, что душа готова вот-вот вывернуться наизнанку от яростного возмущения, замешанного на бурном сопротивлении, несогласии, нежелании принимать то, что не могло быть правдой потому, что это было просто невозможно!

— Лис, ну конечно мы доверяем Шамашу… Дело в том… — сколько он ни старался, слова никак не хотели складываться в фразы, соединяться друг с другом, образуя связанные мысли.

— Как ты можешь пытаться переубедить меня в чем-то, если сам до конца не уверен в своей вере…? Не важно, — он махнул рукой, прерывая свои размышления. Его брови сошлись на переносице, глаза сощурились.

Когда караванщик заговорил вновь, его голос звучал приглушенно, даже хрипло, словно скрывая сковавшее его напряжение.

— Если что и беспокоит меня, так это то, что в городе нам будет трудней сохранить тайну… Конечно, если Он пожелает, чтобы правда открылась, это понятно… Но если… Евсей, вот тебя готовили в служители… — он с шумом выдохнул — простонал. — Скажи… В городе есть способ обнаружить наделенного даром…?

— Да, конечно… — начал тот, но Лис прервал его:

— А бога?

— Ну… — Евсей растерялся. — Конечно, приход небожителя не может остаться незамеченным. Если, конечно, бог сам не захочет, чтобы все было иначе… Ведь все, что происходит, происходит только по Его воле… Хотя… Есть и другие боги… Губитель, который вечно все портит… А еще господин Шамаш, не до конца оправившись от болезни, продолжает не просто странствовать по миру в людском теле, но считать себя человеком…

Его мысль уже начала лихорадочно работать, ища в памяти то, что могло бы хоть как-то ответить на этот вопрос:

— В легендах говорится, что окружающий Его божественный свет настолько ярок, что слепит глаза и является несомненным свидетельством… — замолчав, так и не договорив, он качнул головой, вспоминая свою встречу с подземными богинями — те вовсе были лишены золотой сверкавшей ауры и лишь исходившая от них сила, их совершенная красота говорили об их принадлежности к высшим силам и… — Но Шамаш… Он столько раз путешествовал среди людей неузнанным, скрывая солнечный свет под магическим плащом теней и открывая истину лишь избранным… Я думаю… Мне хочется верить: если Он не захочет, чтобы Его узнали, никто никогда не откроет Его тайны.

— Только если что-то не заставит Его подняться в воздух, — качнул головой Атен.

— О чем ты?

— Наверно, Его плащ-невидимка был поврежден, когда Губитель напал на Него… — караванщик продолжал, словно не слыша обращенного к нему вопроса, не видел удивленных, блестевших как в лихорадке глаз. — Не знаю… Не важно. Главное — я видел: когда Он взлетает, Его окружает пламень сотен солнц. И лучи, лучи, исходящие от огня… Тот, кто увидит это, не усомнится, что перед ним сам бог Солнца, — он повернулся к Евсею, словно ожидая от него подтверждения.

— Не знаю… — тот лишь пожал плечами: — Тогда, на магическом мосту я не заметил свечения… Но, возможно, его и не должно было быть, когда природа того чуда была совсем иной… Не знаю, — вновь, полный сомнений, повторил летописец. — Как можно утаить в котомке живой огонь? — его голос был тих и задумчив, словно он говорил сам с собой. — Даже в мертвой снежной пустыне он был столь ярок, что слепил глаза, столь жарок, что отогревал души, то в городе, рядом с магическим камнем… — караванщик качнул головой.