Когда Шамаш выбрался из командной повозки, караван уже входил на главную площадь города.

Солнечный диск скатился к горизонту, окрасив небо в кроваво-алый цвет. Однако вечер не принес с собой ни темноты приближавшейся ночи, ни ее свежести и покоя.

Сухой, тяжелый воздух обжигал грудь, першил в горле, заставляя не привыкших к духоте людей кашлять, дыша быстро и прерывисто.

Поставив повозки полукругом под защитой высоких городских стен, караванщики сразу же, не дожидаясь следующего утра, начали выгружать привезенные на продажу товары, переговариваясь и с интересом поглядывая вокруг.

Площадь, на которой они остановились, была не просто большой — огромной. Совершенно ровное и пустое пространство у подножия священного холма, вымощенное камнем, словно специально для того, чтобы оставаться безликой и неживой. Безумная расточительность, когда именно земля у священного храма всегда была самой дорогой — что бы там люди ни говорили, они всегда стремились поселиться возле правителей, стремясь тем самым показать свою близость к власти. Которую, кстати, обычно старательно огораживали от всяких там чужаков. А то мало ли что…

Обычно торговые ряды устанавливали в сторонке, хотя и не совсем на окраине. Чтобы были на безопасном удалении, но при этом доступны продавцам и покупателям, а, главное — любопытным. Впрочем, торговцы не привыкли задумываться над тем, что никаким боком не касалось их. К тому же, странники, они привыкли, что, хотя все города похожи друг на друга в своих основных чертах, словно родные братья, у каждого из них много своего, особенного, отличного от другого. Сейчас караванщики видели прежде всего просторное, весьма удобное место, идеально созданное для торговли. Что же до всего остального… Какое им, в конце концов, дело?

Шамаш качнул головой. Нагнувшись, он коснулся покрывавших площадь камней ладонью, нахмурился, ощутив их мертвящий холод, а уже через мгновение быстрой решительной походкой, сильно припадая на больную ногу, направился к своей повозке.

Она была единственной, полог которой оставался задернут, скрывая чрево от чужих глаз. Внутри тихим ровным светом горела лампа. Волчата уже спали, забившись рыжими клубками в дальний темный угол. Мати сидела в стороне, обхватив руками колени и глядя куда-то задумчиво-скучающим взглядом.

Девочка почувствовала приход мага, однако, словно не замечая его, даже не повернулась.

— Что с тобой, малыш? — спросил колдун, тихо, не желая вспугнуть маленькую караванщицу, чей дух обратился маленькой беспокойной птицей, забравшись в повозку.

— Мне не нравится в этом городе, — сжавшись, как от страха, проговорила Мати. — Тут только внешне жарко, а внутри холодно и пусто.

— Ты дрожишь. Сейчас станет теплее… — Шамаш, как обычный смертный, потянулся к лампе, собираясь прибавить огонь.

— Нет, не надо! — она вздрогнула, резко повернулась к нему. В ее глазах отразился ужас — девочка решила, что маг собирается прибегнуть к помощи силы.

— Ты боишься? — никогда прежде он не видел ее такой. В пустыне, даже будучи на грани между жизнью и смертью, она всегда была смелой до безрассудства.

— Да… Нет… Э-эх, — она в отчаянии махнула рукой. — Здесь что-то… Что-то совсем не так, как должно быть… Так, как здесь, быть не должно…Шамаш, я не знаю, я пытаюсь держаться, мне очень не хочется, чтобы волчата беспокоились из-за меня, но я… я ничего не могу с собой поделать…! У меня не получается! — она говорила без умолку, боясь, что если остановится, в воцарившейся пустоте не останется места для ее души, и та бросится бежать, куда глаза глядят, лишь бы подальше из этого ужасного в своей непонятности оазиса. — Я ведь совсем не такая трусиха, — она словно оправдывалась, — и я вовсе не боюсь городов, просто не люблю… Но сейчас…Ты знаешь, когда малыши проснулись, они даже не скулили — они выли! Им было так плохо! Я плакала, просила их успокоиться, но у меня ничего не получалось, пока… Пока я не вспомнила, что мы — в твоей повозке, что ты рядом и защитишь нас. Ты ведь маг, а наделенные даром сильнее пустоты, потому что они умеют создавать!

— Я рядом, — он осторожно сжал ладонь девочки, прогоняя из ее сердца страх, делясь своим покоем.

— Угу, — она пододвинулась к нему, заглянула в его глаза. — Скажи мне, что с нами все будет в порядке, и я успокоюсь. Правда-правда…! Что же ты молчишь? — ей было непонятно, почему он медлил с ответом. Страх вновь стал проникать в ее сердце, подчиняя себе, в глазах отблесками огня зажглись слезы. — Шамаш! — еще немного и она бы разрыдалась. — Но ты ведь маг! Для тебя не должно быть ничего невозможного…!

— Малыш, ты хочешь, чтобы я сделал все, что в моих силах, чтобы защитить караван?

— Конечно! Почему ты спрашиваешь?

— Так нужно… — глаза колдуна горели пламенем, мерцая, словно далекие звезды, — дорогая, скажи: "Дай мне слово…"

— Дай мне слово, что ты не позволишь беде победить наш караван! — воскликнула та, забыв о страхе. Она была счастлива, что так быстро поняла, чего хотел от нее Шамаш, и что его желание таким чудесным образом совпадало с ее собственным, кладя конец всем страхам.

— Я обещаю, — его черты вмиг разгладились, исчезла хмурая морщина, еще мгновение назад лежавшая меж бровей. Улыбаясь, Шамаш смотрел на девочку так, словно она только что спасла его душу из вечного заключения в мрачных подземных темницах смерти. Впрочем, так оно и было: Мати освободила его от слова, данного караванщикам. Ну и слава богам.

Колдун усмехнулся. Он прекрасно понимал, что у Атена с Евсеем были причины сделать все, чтобы он не использовал дар в этом городе. Именно так они и должны были поступить, заботясь о его безопасности. Но он не мог и не хотел позволять им жертвовать ради этого собой. Сражение, которое предстояло, было его битвой, лишь его. Да и что могли бы противопоставить лишенные дара заключившему договор со смертью? Ничего. Только свою смерть… Возможно, ему придется заплатить ту же цену. Но это не важно. Значение имело лишь то, что он не мог подвергать опасности жизни тех, кто принял его в свою семью.

Девочка беззаботно улыбалась, глядя на своего мага, видя, что тот, перестав хмуриться, тоже улыбается ей в ответ.