У торговых рядов было пусто. Караванщики теснились возле повозок, боясь отойти от своих жилищ, которые, не важно, посреди города или в холодных просторах снежной пустыни, казались единственно надежным убежищем, способным если уж не защитить от всех бед мира, то хотя бы укрыть от них. Те немногие горожане, которых события минувшего вечера застали на площади, не расходились, дожидаясь решения судьбы рядом со спутниками бога солнца, которые казались им легендарными героями, наделенными небывалым могуществом.

— Господин Шамаш победит. Как может быть иначе, — доносились до Атена обрывки их разговоров.

— На землю вновь вернется тепло. Снежная пустыня исчезнет. Все расцветет, зазеленеет, как было в эпоху легенд…

И, все же, несмотря на всю их веру, в глазах людей оставался страх, рожденный сомнениями… А что, если… Что если земле, всем, живущим на ней, суждено нечто совсем иное? Что если на сторону Губителя встанут другие боги, демоны и призраки? Чем тогда обернется это сражение для тех, в чьем городе схлестнутся столь великие силы? Что станется с оазисом и останется ли от него хотя бы след на лике земли, или одна только пустота?

Были и другие сомнения, иные страхи. Бог солнца, проиграет он сражение или победит, вряд ли будет благосклонен к тем, кто, как они сами только что узнали, нарушал Его запрет, принося людей в жертву повелительнице смерти. Даже господин справедливости не станет разбираться, кто осознанно совершал преступление, а кто — лишь жил с ним рядом, ни о чем не зная. В вечности это не будет иметь никакого значения. И, значит, впереди всех их ждет страшная кара… Мир будет жить самой счастливой и светлой эпохой, а они — мучиться в черной пещере госпожи Кигаль…

Поморщившись, караванщик поспешно отвернулся от чужаков. Он понимал: все люди не могут быть одинаково сильны в своей готовности на самопожертвование ради других. Многих заботит по большей части лишь собственная судьба. Однако подобные мысли рождали сейчас в его сердце лишь презрение. Он был не в силах понять: как можно находиться рядом с богом и быть при этом столь низменным и пустым?

— Лина! — окликнул он женщину, стоявшую чуть в стороне, не спуская напряженного взгляда с священного холма, превратившись в ожидании возвращения мужа в безмолвную неподвижную статую со скрещенными перед грудью руками, распущенными волосами и напряженным лицом — само олицетворение ожидания и надежды. — Лина! — ему пришлось подойти к ней ближе, окликнуть вновь, на сей раз куда громче. И лишь тогда женщина очнулась.

— Что, Атен? — она на миг повернулась к хозяину каравана, но лишь затем, чтобы, скользнув по нему пустым взглядом, затем, с поспешностью боявшегося опоздать на встречу с судьбой человека, вновь направить все свое внимание на священный холм, с трепетом ожидая того мига, когда, наконец, покажется фигура Лиса. Губы Лины чуть заметно трепетали, повторяя слова молитвы, призванной упросить богов защитить супруга и поскорее вернуть к ней назад.

— Нельзя так мучить себя, — проговорил он те слова, которые еще миг назад кто-то другой мог сказать, глядя на него самого, — отвлекись на миг. Подумай о детях. Наверное, они уже проснулись, — заметив, что женщина с сомнением оглянулась на свою повозку, хозяин каравана продолжал: — Тебе нужно позаботиться о них. Это долг матери.

— Я… — ее душа разрывалась между желанием пойти к сыновьям, спеша убедиться, что с ними ничего не случилось, и страхом хоть на миг повернуться спиной к тому пути, по которому ушел Лис, словно этим она не только бросала мужа. Наконец, она сделала выбор, сколь бы мучительным он ни был. — Я оставила с сыновьями рабыню. С ними все будет в порядке… Если это вообще сейчас возможно…

— И, все же, иди к ним. Сколько бы ни было отведено времени, лучше провести его с детьми.

— А ты? Почему ты не с Мати?

— Я не достоин этого.

— А в чем провинилась девочка? За что ты наказываешь ее?

— Мати ничего не знает. Она со своими питомцами. И, хочется мне верить, счастлива в своем неведении… Я же могу очернить ее душу перед лицом конца. Нет, пусть уж лучше все остается так, как есть.

— Атен! О чем ты вообще думаешь? — женщина взглянула на него с осуждением. — О каком конце? Ты что же, сомневаешься в том, что Шамаш… Конечно, Он победит! Иного просто не может быть, не должно! Слышишь!

— Но что же тогда тревожит тебя? — Атен глядел на женщину, не понимая ее.

— Судьба мужа, конечно! — воскликнула Лина. — Ведь он — простой смертный! — ей потребовалось несколько мгновений, чтобы перевести дух. А потом она продолжала: — Наверно, это кажется тебе эгоизмом…

— Нет, — с пониманием и сочувствием глядя на нее, проговорил Атен, — это не эгоизм, а забота о близком…

— Все дело в том, что я очень сильно люблю его!…Атен, что же это? Неужели любовь сильнее веры?

— Не сильнее, нет. Она просто другая. Вера успокаивает душу, любовь заставляет ее трепетать… А где трепет, там и страх…

— Спасибо, Атен.

— За что? — удивился тот. — Это ты вернула мне веру, которую я потерял, видя лишь себя в мире, а не мир вокруг себя…

— А ты помог мне понять, что в моем чувстве нет ничего постыдного, как я считала прежде.

— Да… — он вздохнул, оглянулся на горожан. Только что он осуждал их за слабость, теперь же он взглянул на чужаков иначе… Может быть, как и Лина, они беспокоятся не о себе, а о близких? Тогда их можно понять.

"Они беспокоятся… — караванщик болезненно усмехнулся. — А я о своей дочери даже не подумал. Меня заботило, что будет со мной, что почувствую я, а не каково ей…"

— Поверь, — вновь заговорила женщина, но это были своего рода мысли о своем, наболевшем, — мне бы очень хотелось быть рядом с детьми. Но не могу же я разорваться! Атен, он ведь вернется? — спросила она, глядя на хозяина каравана глазами, полными боли и отчаяния.

— Конечно.

— Я боюсь, — на глаза женщины набежали слезы, которые она была уже не в силах скрывать. Душа металась, не находя пути вперед в жгучем холоде белого безмолвия метели. Лине сейчас так нужно было на кого-нибудь опереться!

— Ну, не надо, не плачь, — Атен обнял ее за плечи, она прижалась к его груди, пряча залитое слезами лицо в складках одежды, — ты ведь такая сильная. Я всегда знал, что, если со мною приключится беда, ты не оставишь мою малышку, присмотришь за ней…