Заскрипев, состав трогался с места и уже спустя минуту, набрав привычный темп, монотонно стучал по рельсам.
Мыслей о побеге ни у кого не возникало. Времена были не те. Каждый в душе гордился, что его призвали на службу, тем более ни в советскую армию, в так называемые «шурупы», а в элитные, пограничные войска КГБ СССР, служить в которых было заветной мечтой любого парня. Мечта близка к воплощению. С каждым километром, оставшимся позади, они приближались к заветному часу, когда на плечи упадут зеленые погоны, а голову украсит зеленая же фуражка. В душе они опасались только одного, как бы все в последний момент не переигралось. И забравший команду пограничный представитель не поделился бы частью ребят с каким-нибудь охотником до солдатских душ, что неминуемо привело бы к крушению заветной мечты.
Но километры продолжали убегать вдаль, а ничего не менялось. Иногда поезд останавливался на какой-нибудь станции, испещренной десятками путей, пересекающих ее во всех направлениях. Подкативший маневренный паровоз, отцеплял вагон от состава и куда-то тащил, бесконечно петляя по переплетению железнодорожных путей. И казалось, бесконечному кружению на пятачке железнодорожной станции не будет конца, и они обречены остаток дней провести в блуждающем по лабиринту путей, вагоне. Но по прошествии некоторого времени труженик-паровоз завершал казавшееся минуту назад бессмысленным кружение, и, пыхнув дымком на прощание, упирал вагон в хвост очередному составу, за которым им предстоит продолжить дальнейший путь. А затем, издав прощальный гудок, паровоз исчезал в хитросплетении рельсов и столбов, навсегда скрываясь из глаз.
А затем вновь следовало ожидание, которое заканчивалось всегда одинаково. Состав медленно трогался с места, и словно крадучись покидал приютившую его на время, железнодорожную станцию, чтобы, миновав ее, вновь начать стремительный бег за горизонт. Парни продолжали сидеть и таращиться за окно, или валяться на полке, кому как повезло. Или совершать прогулки до тамбура, чтобы, покурив, и понаблюдав на простирающиеся за окном пейзажи, вернуться на место.
Если какой-нибудь отчаянной голове и пришла бы мысль покинуть пределы отведенного им для жизни на ближайшие трое суток вагона, вряд ли бы что из этого вышло. Покинуть вагон было невозможно, даже ночью, даже на безлюдном полустанке. Причиной этому были парни в зеленых фуражках и с оружием в руках, зорко следящие и ночью, и днем, за тем, чтобы никто из дурости своей, не покинул прицепного вагона.
Поезд мчался вперед, по мере уменьшения количества банок с пайком в рюкзаках будущих солдат, приближая их к окончанию пути длинною в тысячи километров.
Привычные, милые сердцу леса, остались далеко позади. Перед глазами раскинулась центральная часть России, с многочисленными городами, возделанными полями, множеством рек и речушек, озер и водоемов, кишащих рыбой и пернатой братией, обитающей в густых прибрежных зарослях. Проходящий вблизи речных лент поезд, вздымал бесчисленные сонмы пернатых, застилавших солнце, заставляющих Лешкино сердце сжиматься в сладостном томлении.
Ему, с детства привыкшему бродить по лесу с ружьем, в надежде добыть обитающего в лесу, на земле, или в небе, зверя или птицу, невыносимо было видеть многообразие непуганой дичины. Глядя на проплывающие мимо бесчисленные реки и озера, Лешка мысленно пообещал себе, когда-нибудь вернуться сюда. Он обязательно посетит эти места позже, когда отдаст родине, армейский долг. Он покажет этой пернатой, непуганой живности, кто есть царь природы и повелитель животного мира. И никакие запреты и угрозы наказания, не остановят его в заветном желании пальнуть из обоих стволов мелкой дробью в затмившее солнце, курлыкающее крылатое сообщество.
…Вскоре центральная полоса России осталась позади. Под колеса поезда легла южная часть, необъятной советской империи. Потянулись за окном унылые пейзажи сухих, выжженных солнцем степей, лишенных даже намека на какую-либо растительность. За исключением серо-бурой травы, да одиноких колючих кустарников, столь корявых и неказистых, что ими невозможно было прельстить ни одно живое существо. По обе стороны состава простирались унылые, выжженные солнцем степи. Настолько мертвящие, что трудно было поверить в то, что в этом безжизненном пекле, может быть какое-то подобие жизни. В саму возможность существования жизни здесь, в прокаленных солнцем местах, верилось с трудом.
И все-таки жизнь существовала и там. Конечно, жизнь эта не шла ни в какое сравнение с жизненным многообразием в центральной части России, с ее молчаливой суровостью в лесных краях, откуда прибыл Лешка. Но она существовала и была по-своему разнообразна и многочисленна.
Иногда они останавливались на каких-то заброшенных полустанках, где-то в глубине прокаленной пустыни, изнемогая от палящего зноя, от которого нет спасения, ожидая начала движения, сдвигающего с места плотные слои раскаленного воздуха, создающего ветерок, пусть и яростно-жгучий, но это все же лучше, чем застывшее в неподвижности знойное марево.
Прильнув к окну в полудремотном от невыносимой жары состоянии, уставившись застывшим взглядом в точку, лежащую за несколько метров от вагона и замерев в неподвижности на несколько минут, можно было заметить, что этот раскаленный мир не такой уж пустынный, как могло показаться на первый взгляд.
Он также наполнен жизнью, и в нем кипят нешуточные страсти. Пробежит по раскаленному песку шустрая ящерка, преследуя добычу, большого рыжего паука. Серой тенью мелькнет мимо стремительная молния песчаной змеи. Прошмыгнет мимо неведомый зверек, смешно прыгая на двух длинных задних лапах, смешно сложив на груди короткие передние. И вновь все надолго затихает, и сонное марево обволакивает сознание, погружая в сон.
Лешке повезло. Он оказался шустрее многих будущих сослуживцев. Не стал любоваться красотами, раскинувшегося за окном лесного края. Проигнорировал и прелести центральной части России, что приводили в восторг его товарищей. На подобное любование вполне хватало времени, что он затрачивал на прогулку в туалет, и обратно. А затем он забирался на предусмотрительно занятую в начале пути третью полку, где, подложив под голову рюкзак с вещами и остатками продуктов, погружался в сон, или в мечтательные грезы. Лешке понравилось спать в поезде, когда колеса размеренно стучат по рельсам, унося человека в неведомую даль. Приятно и необычно осознавать, что, уснув, проснешься, утром за многие сотни миль от того места, где глаза напоследок захватили кусочек опустившейся на мир темноты. И мечталось на третьей полке плавно и легко, по сравнению с бедолагами, что купившись прелестями раскинувшегося за окном мира, заняли нижние полки.
