В середине дня двадцать второго июня подполковник Шмальцшлегер связался по телефону с адмиралом Канарисом.

– Докладывайте, подполковник! – приказал ему тот.

– Господин адмирал! – в голосе Шмальцшлегера звучали торжествующие нотки. – Я могу сообщить вам только приятные новости. События разворачиваются на удивление удачно. Наши войска сломили упорное сопротивление советских пограничников и быстро продвигаются вглубь Западной Белоруссии и Литвы. Танки генерала Гота подходят к Гродно, а авиация фельдмаршала Кессельринга полностью господствует в воздухе.

– Спокойнее, подполковник, спокойнее! – усмехнувшись, ответил Канарис. – Меньше эмоций, больше дела. Оставьте эмоции министру пропаганды доктору Геббельсу. Как продвигается операция по захвату архивов НКВД в Гродно?

– Тоже прекрасно! – ответил Шмальцшлегер. – Вчера вечером группа лейтенанта Бауэра, переодетая в форму советских пограничников, незаметно пересекла границу, и сегодня утром передала по радио, что находится уже в Гродно. С минуты на минуту я жду от него сообщения о захвате здания городского управления НКВД, в котором, скорее всего, и находится интересующий нас архив.

– Вы уверены, что группе Бауэра это удастся? – спросил Канарис. – Здание наверняка хорошо охраняется.

– Абсолютно уверен! – заверил Канариса Шмальцшлегер. – В городе сейчас паника. Его бомбит наша авиация. По сообщению Бауэра рано утром, как только началась бомбежка города, от здания городского управления НКВД отъехало несколько грузовиков с его сотрудниками. Грузовики поехали по направлению к границе. Сейчас здание охраняют лишь несколько солдат во главе с сержантом. Бауэр сообщил, что легко справится с ними.

– Рад это слышать! – с облегчением вздохнув, сказал Канарис. – Передайте Бауэру, что в подвале здания он может встретить Горбенко. Тот наверняка уже сидит там, в одной из камер. Посмотрим, что Горбенко скажет теперь. Он оказался крепким орешком, не по зубам молодчикам Гейдриха. Но я не исключаю, что, оказавшись между молотом и наковальней, то есть между нами и своим начальством в НКВД, он пойдет на сотрудничество с «Абвером». Я прощаюсь с вами Шмальцшлегер. Держите меня в курсе событий.

– Обязательно, господин адмирал! – заверил Канариса Шмальцшлегер.

Только в полдень дверь камеры, в которой сидел Горбенко, открылась, и на её пороге он увидел начальника караула, охраняющего внутреннюю тюрьму управления, сержанта Николая Миронова. Лицо сержанта выражало растерянность. Горбенко хорошо знал Миронова. Тот командовал взводом в роте внутренних войск, приданных городскому управлению. Вместе им довелось участвовать в ряде операций по ликвидации бандитских формирований в городе и его окрестностях.

– Войну объявили, товарищ лейтенант! – взволнованным голосом сказал Миронов. – Только что по радио выступил товарищ Молотов. Сказал, что на нас вероломно, без объявления войны Германия напала!

Лицо Горбенко помрачнело и затем, прейдя в себя от этой новости, он с ненавистью сказал:

– От фашистов другого ждать и не стоило! На той стороне я уже видел их истинное лицо.

Миронов несколько секунд молчал и затем сказал.

– Я, товарищ лейтенант, понимаю, что вы под арестом. Но сейчас в управлении кроме вас из офицеров никого не осталось.

– А где же все?.. – удивленно спросил Горбенко.

– Рано утром, как только началась бомбежка города, начальник управления капитан Матвеев посадил всех сотрудников управления в грузовики, роздал им оружие, и они поехали в сторону границы, – ответил Миронов. – В управлении осталась только дежурная смена караула – четыре человека вместе со мной. Телефонная связь с утра не работает.

– А где сейчас ваша рота, сержант? – спросил Горбенко. – Свяжитесь с её командиром старшим лейтенантом Назаровым.

– Роты тоже нет, товарищ лейтенант… – опустив глаза, ответил Миронов. – Я послал связного в её расположение. Он только что вернулся и сказал, что здание казармы, в котором размещалась рота, разрушено бомбами. Командир роты и замполит погибли. Очень много раненых. Сейчас там пожарные завалы разбирают.

– А начальник гарнизона? – спросил Горбенко. – Свяжитесь с ним. В крайнем случае, направьте связного в штаб третьей армии. Штаб расположен здесь в городе.

– Помощника начальника гарнизона я час назад встретил на улице. – ответил Миронов. – Он пожар на бензохранилище приехал тушить. Так он сказал, что получен приказ командующего третьей армией генерала Кузнецова, начать эвакуацию города. Немецкие танки уже подошли к его окраинам, а севернее немцы переправляются через Неман, отрезая пути отхода на восток.

Горбенко опустился на кушетку и, обхватив голову руками, задумался. Миронов продолжал.

– Я его спросил, а что мне делать? Он ответил, что у меня свое начальство. Пусть оно распоряжения и отдает. Но сегодня к вечеру город будет оставлен нашими войсками.

В камере надолго повисло молчание. Вдруг с улицы донесся треск мотоциклетного мотора и затем послышался голос часового, стоящего перед входом в управление. Сержант Миронов подбежал к окошку и, взглянув в него, радостно воскликнул:

– Ну, наконец-то и о нас вспомнили! Какой-то офицер-пограничник на мотоцикле приехал. Приказ, наверное, привез. Побегу встречать…

Горбенко тоже выглянул в окошко и вдруг от удивления вздрогнул. Лицо офицера-пограничника, стоящего рядом с часовым, показалось ему знакомым. Он напряг свою память и вдруг вспомнил… Себя, сидящим на заднем сиденье легкового автомобиля… двух немцев впереди… лицо офицера, ударившего его… Лицо этого офицера, и лицо пограничника были удивительно похожи. «Неужели немецкие диверсанты?» – подумал Горбенко, холодея от ужаса. Он понял, что прямо сейчас и здесь должен принять решение, от которого будет зависеть его дальнейшая судьба и жизнь. Взгляд Горбенко на мгновение задержался на сырых стенах камеры и зарешеченном окне, и затем он без колебаний быстро сказал:

– Подожди, сержант…

Услышав его, сержант Миронов остановился в дверях. Горбенко подошел к нему. Их глаза встретились, и Горбенко твёрдым голосом сказал.

– Можешь мне верить или нет, но я лицо этого человека видел на той стороне границы. Это немец. Диверсант!

Миронов оторопело, с недоверием смотрел на Горбенко.

– Видимо их интересуют архивы управления… – продолжил говорить Горбенко. – В них есть личные дела людей, которые сотрудничают с нами. В том числе и в Польше. Если эти архивы попадут к немцам, то всем им грозит смерть.

– А может вам показалось, товарищ лейтенант? – с сомнением спросил Миронов. – Капитан Матвеев, перед тем как уехать, предупредил меня, чтобы я был с вами поосторожнее. Сегодня вас должны в Минск отправить в республиканскую прокуратуру.

Горбенко тяжело вздохнул.

– Послушай, Миронов, – сказал он. – Я не враг. Если надо, пускай со мной прокуратура разбирается. Дело не во мне. Но ты видишь, что происходит. Война началась! И сейчас надо в первую очередь спасти архивы управления.

Миронов, опустив голову, молчал и лишь его глаза из-под нависших бровей изредка поднимались на Горбенко. Затем он поправил на груди автомат и, ничего не говоря, вышел из камеры. Горбенко подбежал к окошку. Он увидел, как Миронов спустился по ступенькам крыльца и подошел к часовому. Рядом с часовым стояли офицер-пограничник и два рослых, увешанных оружием, сержанта, приехавшие вместе с ним на мотоцикле. Миронов подошел к офицеру и, вскинув руку к козырьку фуражки, представился. Офицер протянул ему облепленный сургучными печатями пакет. Миронов вскрыл пакет и, вытащив листок бумаги, начал его читать.

В этот момент, стоящий рядом с часовым сержант-пограничник вдруг с размаху ударил его ножом в грудь. Часовой беззвучно упал на землю. Миронов словно ждал этого… Он резко присел и нож, которым его хотел ударить второй сержант, пронесся у него над головой. «Огонь!» – громко крикнул Миронов, падая на землю. Из окон первого этажа раздались очереди из автоматов. Оба сержанта пронзенные пулями упали на землю, а офицер, схватившись за левую руку, вскочил на мотоцикл и, оглушительно треща, в облаке фиолетового дыма, понесся по улице. Через несколько секунд он скрылся за ближайшим поворотом.