Кульман проводил князя до кресла в первом ряду. Рядом с Николаем Константиновичем расположился и сам директор, на лице которого застыло заискивающее выражение, и другие преподаватели лицея. От нервного напряжения Кульман беспрерывно потел и поминутно вытирал лоб платком.

Спектакль начался по знаку Якова Спиридоновича. Лицеисты играли из рук вон плохо. Хуже того — снова куда-то запропастился треклятый Савин. Все заметно волновались, кроме князя, важно восседавшего на почётном месте. Его лицо было строгим и неприступным. Якову Спиридоновичу становилось не по себе, когда Николай Константинович рассматривал зал в свой маленький бинокль. Директору казалось, что великий князь нарочно выискивает недостатки.

В самый разгар спектакля входные двери в зал вдруг с грохотом распахнулись. Раздался гневный возглас, от которого все зрители испуганно обернулись.

— Значит, так вы решили поздравить своего великого князя с днём рождения?!

И в зал вошёл великий князь собственной персоной в окружении трёх красавиц. Это зрелище поразило собравшихся как гром среди ясного неба.

— Почему меня никто не встречает?

Кульман почувствовал, что у него земля уходит из-под ног. Лицеисты, выступавшие на сцене, замерли в страхе и растерянности. Словно пробудившись ото сна, Яков Спиридонович всмотрелся в лицо молодого человека, сидевшего рядом с ним на месте князя, а потом бросил взгляд на сцену. Заметив, что Хватов давится от смеха, директор лицея снова начал нервно искать глазами Савина. Не обнаружив его среди юных актёров, Кульман обомлел от страшной догадки.

Князь Николай Константинович подошёл к первому ряду. Изумлённые зрители встали. Подобно Кульману, они обращали взгляды то на настоящего князя, то на самозванца. Очнувшись от испуга, директор схватил сидящего с ним рядом юнца за ус, и тот мгновенно отклеился. На почётном месте сидел вовсе не великий князь, а пройдоха Савин!

Яков Спиридонович затрясся мелкой дрожью и с ног до головы покрылся холодным потом от страшного предчувствия. Боже, какие беды теперь обрушатся на его бедную директорскую голову! В зале наступила такая тишина, что, казалось, даже пролетающая над головами муха от удивления села на чьи-то очки.

Савин нисколько не удивился. Без малейшего смущения он браво поприветствовал князя, протянув ему руку.

— О, так вы тоже великий князь? Очень приятно, Николай Герасимович Савин, — непринуждённо улыбнулся лицеист.

Восхищённый дерзкой шуткой, князь Николай Константинович расхохотался на весь зал. Три девушки, сопровождавшие его, залились столь заразительным смехом, что все присутствующие почувствовали мгновенное облегчение и подхватили их веселье. Одна из девиц, отличавшаяся блестящими светлыми кудрями, внимательно посмотрела на Савина и, отметив, что лицо у него волевое, с правильными чертами, соблазнительно улыбнулась юному храбрецу. Он не растерялся и быстро подмигнул ей в ответ.

Николай Константинович бросил оценивающий взгляд на публику и легонько похлопал в ладоши.

— Ну и артист! Вот это я понимаю — спектакль! — одобрительно произнёс он.

Оглядев своё место и показав жестом, что всё в порядке, великий князь вновь обернулся к проворному лицеисту.

— Что ж, давайте вместе досмотрим.

— Спектакль, скажу я вам, замечательный. Особенно хороши флагоносцы, — светским тоном произнёс Савин, не выходя из роли.

Зрители притихли и теперь с любопытством наблюдали за Савиным и великим князем. Казалось, весь спектакль переместился в первый ряд. Князь жестом пригласил лицеиста сесть с ним рядом, справа, в кресло Кульмана. Тот охотно плюхнулся, бросив насмешливый взгляд на директора лицея, оставшегося без места, так как слева от Николая Константиновича расположились его спутницы и свободных кресел в первом ряду не осталось. Великий князь подал знак рукой, и спектакль продолжился под ошеломлённый шёпот в зале.

4.

На заднем дворе императорского лицея стояла неестественная тишина, хотя здесь собрались все воспитанники и преподаватели. Лицеисты выстроились в несколько рядов. На всех лицах были написаны напряжение и страх. Яркое февральское солнце безжалостно озаряло Николая Савина, который стоял перед строем на коленях. Лицо дерзкого лицеиста казалось высеченным из камня, глаза его застыли, словно у статуи с надгробного памятника. Савин уже знал, что его отчисляют из лицея, но не подавал виду, насколько ему больно от этой мысли.

Кульман подошёл к нему и торжественно развернул лист бумаги с написанным сегодня утром приказом.

— Лицеист Николай Герасимович Савин совершил дерзкое, невиданное доселе нарушение дисциплины. С завтрашнего дня он будет отчислен из лицея и переведён в регулярную армию, — делая ударение на каждом слове, прочитал директор.

Савин ухмыльнулся, показывая, что готов подчиниться воле директора. Но когда он попытался встать с колен, Яков Спиридонович резко нажал на его плечо. Это означало, что приказ оглашён не до конца.

— Также лицеист приговаривается к телесному наказанию в сорок розог. Приказ привести в исполнение немедленно, — с явным удовольствием в голосе объявил директор.

На лице Кульмана заиграла злорадная улыбка.

В то же мгновение двое крепких солдат подхватили Савина так, чтобы он не сопротивлялся, и повели к лавке для исполнения экзекуции. Такого поворота юноша не ожидал. Что угодно, только не это позорное унижение перед товарищами! Савин заорал что было мочи, стал вырываться из рук солдат, наступил одному из них на ногу. Но хватка была железной — не вывернуться, не убежать.

— Это же просто шутка! Никто не пострадал, все только посмеялись! — в отчаянии выкрикивал Николай. — И великому князю понравилось…

Солдаты сорвали с него лицейский мундир и сорочку, бросили вниз лицом на лавку. Когда его обнажённую спину обжёг первый удар, Савин издал пронзительный крик. Словно растягивая удовольствие, солдаты неторопливо замахивались и хлестали то слева, то справа. С каждым ударом боль становилась всё страшнее. Вскоре спина юноши покрылась багровыми полосами. Чувствуя, что сознание мутится, Савин лишь сдавленно вскрикивал и мысленно считал удары. Хватов закрыл лицо руками — ему нестерпимо было видеть страдания друга.

Гибкий ореховый прут хлестнул по тонкой шее Николая. Золотая цепочка с медальоном, подаренная матерью, порвалась и соскользнула на землю. Мелькнула надпись, выгравированная на оборотной стороне медальона изящным курсивом: «Николеньке Савину от матушки». Глаза юноши помутились и, не дождавшись сорокового удара, он потерял сознание.

5.

Шёл 1874 год.

Шумный ночной приём в салоне мадам Розмари собрал офицеров и корнетов вокруг хорошеньких девиц, манящих своей доступностью. Гости оживлённо беседовали и звенели бокалами, из которых то и дело выплёскивалось на пол холодное шампанское.

За окнами уныло завывал зимний ветер. Но в салоне было тепло от жарко натопленной голландской печи. Ощущение уюта усиливало сияние множества свечей в канделябрах и хрустальной люстре. Розовые шёлковые обои, аромат сандалового дерева, дымящегося в серебряной курильнице, нежная мелодия Вивальди, которую наигрывали скрипач, виолончелист и флейтист… Новичку, впервые посетившему салон, показалось бы, что он попал в рай.

Но молодой корнет Николай Савин был здесь завсегдатаем. Он болтался по салонам от скуки, которую ощущал каждый раз, когда пребывал в бездействии. Только в светской компании он мог по-настоящему расслабиться. За соседним столом компания офицеров играла в карты, и искушённые женщины беспрестанно хватали кавалеров за руки, чтобы потанцевать или выпить на брудершафт.

Юная златовласая Марта давно приметила Савина и теперь не спускала с него глаз, опасаясь, что он обратит внимание на другую барышню. Она взяла корнета за руку, чтобы пригласить его на очередной танец, но тот не хотел терять времени зря. Резко повернув девушку лицом к себе, он прижал её к стене.

Обхватив руками хрупкий стан девушки, корнет впился губами в розовый ротик Марты. Она кокетливо сопротивлялась, предвкушая приятную ночь с молодым человеком, о котором давно шла слава изощрённого любовника.