А у меня везде недостаток людей, вон на Кавказе вообще катастрофа. Прорвались персы, ведомые англичанами. Просмотрели мы гидру, вернее все предполагали, кроме того, что англичане сами предоставят корпуса своих войск. Как не относится к англам, труса они не празднуют, воевать умеют. А тут еще и персов научили. По тонкому лезвию идет Россия, но большую часть пути прошла, дальше заточка ножа уже не столь острая, выдюжим.

— Как награждать станешь? Победа в морском сражении над европейским флотом?.. Тут орденами не отделаться, — говорила Екатерина, когда мы уже проходили по коридорам в бальный зал Зимнего дворца.

— Земли раздавать не стану. Деньгами и чинами благодарить стану. Али совет какой дашь? — я действительно задумался над тем, чем именно награждать того же Румянцева, который получил уже практически все, что можно.

Не учреждать же новые ордена? Медали можно. Кстати, нужно будет срочно повелеть изготовить эскиз медали «За оборону Дарданелл» и «За победу в шведской войне». Хотя войн этих со Швецией уже было… И эта не факт, что последняя, но желание воевать с нами в ближайшие лет двадцать шведы явно растеряют.

— Ангажируете даму, Ваше Императорское Величество? — спросила Катерина.

— Всенепременно, Ваше Величество! — усмехнулся я.

Да, коронация Екатерины прошла две недели назад, аккурат после празднования Дня рождения Павла Петровича. Прошла, пусть и пышно, но как-то обыденно, без особого пафоса. Был двор, было московское дворянство, были восторженные толпы, которые получали серебряные монеты, но так, без фанатизма. Был пир и раздача мяса и пива в Москве и Петербурге, но не так, чтобы народ неделями гулял, а дозированно, на вечер. Императрица была не довольна тем фактом, что не могла развернуться со всей своей широтой русско-немецкой души и сорить деньгами.

Но и факт достаточно скоромной коронации был обыгран в нашей прессе. Вышли хвалебные статьи о том, что, дескать, императрица и была готова широко праздновать, но ее сердце не может ликовать полной силой, когда русские воины героически сражаются и что уж, погибают на войне. Потому было решено отдать ажно миллион рублей в Фонд помощи армии и флоту. Такой жест «щедрости» означал не более чем переписку средств с одного фонда в другой, с одной статьи, на другие. И так нужно было заняться покупкой дополнительного продовольствия для армии, а тут еще Катя и попиарилась на этом.

Но я избегал называть Екатерину Алексеевну «императрицей», ее слишком заводило это слово, а я не так уж и много имел времени, чтобы тушить женские пожары, сминая очередную шелковую простынь.

— Сударь, о чем задумались? Общество ждет от нас открытия танцев, — Катя чуть сжала мне запястье.

Действительно, задумался, а, между тем, уже заиграл один из вальсов, который я так удачно украл у не родившегося еще композитора Штрауса-отца.

— Прошу, сударыня, — сказал я, взял супругу за изящную талию.

Все еще красивое тело женщины, которая, вторя мужу, занимается физическими упражнения, было одето в шикарное платье в цветах флага Российской империи, того, торгового флага, что был принят моим дедом Петром Великим, ну или прадедом, который поднял флаг в таких цветах на корабле «Орел». Платье было без каркаса и очень, может и слишком, подчеркивало изящное тело императрицы. Благо, в этом времени более предпочтительнее для мужчин, когда женщина обладает чуть более пышным телом.

Мы кружились в вальсе, а меня не покидало чувство, что вокруг фантасмагория. Как будто слышались разрывы бомб, стоны умирающих солдат, предсмертные хрипы людей и фырканье отходящих в свой звериный рай лошадей. И вместе с тем, мелодия вальса, улыбки, вошедшие в моду мушки на лице, говорящие о намерениях женщины. Пир во время чумы? Да нет же, это только мое восприятие, — для всех, невзирая на сословия, так и должно быть. Мужик на земле, солдат в сражении, ну а дворянство на балах.

Не все, конечно, многое русское шляхетство, как еще некоторые именуют дворянство, пребывают на службе. Но как-то стирается этот общественный договор, по которому крестьянин кормит своего защитника. Не так уж и не был прав я, в одной из своих жизней, когда даровал дворянству вольность. Я и в этой реальности хотел бы это сделать, но продать такой товар нужно подороже.

— Мне не по душе твои тревоги! –шепнула мне на ухо Катя, уличив момент в танце. — Ты и со мной и… будто, далеко.

— Пожирает нас империя, — сказал я в сердцах.

— А это токмо когда ты и есть та самая империя. Государство — это я! Людовик старший сказывал. Такого величия, в которое вошла Россия, не было ранее. Так что, задел на грядущее сделал ты, Петр, — Екатерина остановилась, музыка закончилась. — Ты сделал, никто иной!

В словах Екатерины «никто иной» отчетливо читалось «не я».

Но хватит уже рефлексий. Я не стал далее вдаваться в философские размышления. Вообще, это на меня так смерть Миниха повлияла. Вдруг, вспомнилось, сколь долго я живу… хотелось бы сказать «на этом свете», да сомнения берут, какой это «свет» и что за мир я некогда покинул.

— Государь! — к мне подошел Шешковский.

Ну все, работа! Степан Иванович так просто, чтобы выпить со мной вина, не подходит. Скорее что-то случилось, так как глава Тайной канцелярии изловчился уличить время, когда Катерина отвлечется и оставит меня на минуту.

— Что случилось? — отрешенно спросил я.

— Из Австрии пришли известия, — начал было Шешковский, но отчего-то взял паузу.

— Ты, Степан Иванович пьесы писать начни, а лучше играй в спектаклях! Уж больно трагично умеешь молчать! — сказал я, не дождавшись доклада от Шешковского.

— Простите, Ваше Величество, обдумывал последствия. Карл Иосиф норов проявил, скандаль учинил, заявил во всеуслышание, что готов сам ехать в Россию, только чтобы жениться на Анне Петровне. Письмо ей прислал, без Вашего дозволения, Великой княжне его не передавали, — сказал Шешковский и вновь задумался.

— Ты что с академиком Кантом стал разговоры вести? Много думать стал, наверное, о смысле жизни? Или на покой собрался? — сказал я, и меня повеселила реакция Степана Ивановича.

Главный хранитель спокойствия в России чуть ли не побледнел. Боится за свое место. Есть те, кто подпирает его, уже не столь безальтернативно сидит Степан Иванович на своем тайноканцелярском стуле. Тот же Грановский мог бы и заменить. Но это и к лучшему. Толика конкуренции не дает Шешковскому сидеть на месте и почивать на лаврах. Впрочем, кроме листьев лаврового дерева, были и колючие терновые венки, не все и не всегда получалось гладко.

— Говаривай, что надумал! — сказал я, наблюдая, что Катя уже было намеривалась вернуться ко мне, но не стала этого делать, внимательно наблюдая за моими и Шешковского эмоциями.

— Ваше Величество, если будет Ваша воля, было бы лучшим пройти в иную залу, али в кабинет, — сказал Шешковский и начал озираться.

— Да что же ты задумал, хитрый лис? — спросил я, уже направляясь в кабинет.

— Как Вы любите, Ваше Величество, — нелинейное решение! — улыбался Шешковский, у которого, видимо родилась новая интрига.

Было не совсем красиво и неправильно оставлять супругу одну, как и отказывать придворным в, и без того редкой, возможности перекинуться словом с императором. Но это отлично понимал и Шешковский, а я отвлекся от своей рефлексии, заинтересовавшись, какую именно каверзу придумал Степан Иванович.

— Излагай! — потребовал я.

— У нас есть проект «ВКЛ» по созданию Великого Княжества Литовского, полностью подчиненного нам. Но кто станет тем Великим князем? — Шешковский, видимо, хотел вновь подержать интригу, но, посмотрев на меня, поспешил продолжить. — Карл Иосиф, второй по старшинству сын Марии-Терезии.

— Весьма… — я действительно заинтересовался. — Продолжай!

— Эта фигура выгодна со всех сторон. Он вполне, как это сказать… лоялен, — вот это слово иностранное подойдет. Он католик и не возникнет серьезных сложностей с тем, чтобы получить протест от католической церкви в Литве и в среде католического шляхетства. Он будет женат на Анне Петровне, тут Ваша, государь, поддержка всемерная. У России появляется общее дело с Австрией, в Литве без бунтов и возмущений переходит власть и начинает возникать новая знать, которая не хочет быть с Польшей. Ну и Австрия избавляется от проблемы. Карл Иосиф открыто высказывается о притязаниях на трон в империи Габсбургов. Может быть и война внутри Австрии [перед своей смертью от оспы в 16 лет Карл Иосиф в РИ пытался оспаривать право старшего брата на престол и клялся, что положит жизнь свою, но добьется австрийского престола], — Шешковский выдохнул.