Первыми пошли турки. Шли решительно, не обращая внимания на шквальный огонь русских стрелков, летящие ракеты и разрывавшиеся фугасы. Практически сразу туркам удалось выбить русских с первой линии обороны, полчаса длился бой за вторую линию, и ее пришлось оставлять. Вновь взрывались фугасы, начала плотно работать русская артиллерия, которую споро перетаскивали против наступающих турок, когда стало понятно, что английские корабли и так горят в геенне огненной.

Турки дрогнули, они не смогли подойти вплотную к разломам в крепостной стене, стали откатываться назад. Однако, турецких штурмовиков встретили заградительные линии англичан. К неприятелю подоспели резервы еще до того, как турецкие пехотинцы покинули вторую линию обороны Павлополя. Начался новый накат, где уже участвовали и англичане.

На раскол стволов работала русская артиллерия. И это не метафора, действительно, две пушки не выдержали скоростной стрельбы и у них разорвались стволы, унеся жизни троим артеллеристам. Но никто не обращал внимания на потерю двух орудий, все были сконцентрированы только на одном — убить как можно больше противников, продать свою жизнь подороже.

Когда первый красный мундир уже залез на камни разрушенной части стены, открылись ворота крепости и оттуда вышли две казачьи сотни, чтобы ударить по противнику вдоль крепости. Казаки шли умирать. Они сами попросились у раненного и не могущего передвигаться полковника Михельсона, и Иван Иванович дал свое одобрение на эту самоубийственную атаку.

Москвин тогда нашел секунду и посмотрел в зрительную трубу на казаков. Они…улыбались, крестились и целовали нательные кресты, подбадривая друг друга. И этим православным воинам почти удалось сделать чудо, враг стал пятиться, убегать от конной атаки станичников. Однако, пушки противника были в умелых английских руках и вся крепостная стена была пристреляна. По казакам ударили ядрами и сбили динамику атаки, которая и так была затруднена множеством тел на земле. Началась свалка, в которой каждый казак продавал свою жизнь за две-три жизни врагов. Но, как не пытались перенести огонь на эту свалку лучшие русские стрелки, казачьи сотни были обречены. Офицеры же кричали, чтобы стрелки били других наступающих, пока станичники не дают англо-туркам прорваться на ином направлении.

Рукопашная… На развалинах крепости схватились те, кто жаждал мести любой ценой и те, кто уже решил умереть, но лишь с честью. Два характера, две стихии, полные фатализма. Но русские были вооружены револьверами и тем самым удалось нивелировать численное преимущество перед противником.

Бой шел уже на территории крепости, уже молчали русские батареи, захваченные врагом, когда стало понятно, что Павлополь можно отстоять. Силы врага были не безграничны, да и англичане уже достигли критического уровня допустимых потерь. Вражеские командиры поняли, что даже захват крепости уже не даст того преимущества которое могло быть ранее. Проливы так и не захвачены, а исход поистине Великого Дарданелльского сражения будет решен только в ходе морского сражения.

Да и темнота стояла кромешная и все больше имели место случаи, когда свои стреляли в своих, не помогали даже ярко-красные английские мундиры.

Когда Москвин все еще стоял, не шевелясь, превратившись в изваяние, раненный в грудь и ногу Иван Иванович Михельсон, понимая, что после такого боя, чтобы не свихнуться, нужно срочно нарезать задачи солдатам и офицерам, приказал произвести подсчет потерь и срочно сформировать артиллерийские команды, перегруппировывая оставшихся в живых артиллеристов.

— Ваше высокоблагородие! — продолжал взывать сержант.

— А! Что! Да! — приходил в себя Москвин.

— Ну слава Богу! — выдохнул служивый. — Вас господин командующий требует!

— Спасибо, братец, буду! — сказал премьер-майор и перекрестился, еще раз окидывая взглядом место побоища.

Творящееся внутри крепости так же могло способствовать потере рассудка, но свою рефлексию Москвин уже пережил, он вновь набирался решимости выполнить любую задачу.

Кругом слышались стоны и хрипы умирающих людей. Медикусы, которые скрывались во время наиболее ожесточенного боя в подземном убежище-лазарете, цинично приказывали солдатам относить безнадежно раненных солдат в одно место, а иных в другое. Говорить о санитарии не приходилось и медикусы оперировали прямо на уже грязных от крови столах под светом чадящих факелов, лишь обрабатывая раны спиртом и то в малых пропорциях, ибо этот антисептик был конечен.

— По Вашему приказанию прибыл! — попытался четко и уверенно сказать премьер-майор Москвин, когда оказался возле кровати полковника Мехельсона.

Иван Иванович был плох. Два ранения только недавно ставшего командующем, после смерти Бибикова, Михельсона, не давали возможности управлять всем тем хаосом, что творился в крепости.

— Вы хранимы Богом, Петр Иванович, — Михельсон попытался улыбнуться, но резко кольнувшая боль в грудной клетке превратила улыбку в болезненную гримасу. — Нет более офицеров, равного Вашему, или старше по чину. Принимайте командование гарнизоном! Я уже, насколько было сил, дал указания, но не имею возможности более командовать. Забыл распорядиться дать ракету, что крепость держится. Это важно, прикажите пустить красную ракету! В строю не более двух тысяч солдат и младших офицеров. Нужна перегруппировка. Ставьте унтер-офицеров замест офицеров, иного выбора нет. Соединяйте всех в сводный полк и командуйте. Проследите, чтобы легкораненые так же встали в строй. Многие после такого боя станут малодушничать. Солдаты всего лишь люди и им свойственен страх. Так что работайте. Скоро подмога будет. Мы свое дело, надеюсь, сделали. По плану утром должны подойти наши войска.

И Москвин начал работать. Стало некогда думать о потерях, смысле жизни и подымать иные философские вопросы, нужно было стать для всех оставшихся солдат опорой. Решительный и знающий свое дело офицер вселяет уверенность и в своих солдат.

* * *

Озеро Куш

21 октября 1762 года. 23.10

— Вас, премьер-майор, нужно бы гауптвахтой наградить! — сказал генерал-фельдмаршал Петр Семенович Салтыков. — Вы нарушили приказ и изготовили свой эскадрон к выходу. Извольте объясниться!

— Господин командующий! Там, — Григорий Григорьевич Орлов показал в сторону Чаннакале-Павлополя. — Гибнут русские люди, стоят насмерть. Прибыли разведчики и сообщили, что крепость обречена, такие силы выставил неприятель против их…

— Я знаком с данными разведки! Вы нарушили приказ! — повысил голос старик-Салтыков, что было не свойственного его, чаще уравновешенному характеру.

Орлов промолчал. Да, ему, командиру эскадрона конной гвардии Лейб-кирасирского полка, приказали отдыхать, чтобы с рассветом выступать в направлении Павлодара, но премьер-майор отдал свой приказ эскадрону готовится к выходу, решив во что бы то ни стало, но убедить командование в необходимости прибыть к Павлодару с рассветом, а не к полудни, как это предполагалось. Крепость подала сигнал, что все еще держится и этот сигнал ретранслировали до озера Куш, недалеко от Мраморного моря, где и находилась ставка генерал-фельдмаршала Салтыкова.

— Утром должно было стать понятным, что будут делать англо-турки под Бусрой. Этот город наш, но напротив стоит двадцатипятитысячный корпус неприятеля, который может перекрыть нам коммуникации. Город сдавать никак нельзя. Если будет штурм Бусры, то часть сил нужно направить туда. И какие именно это будут силы, непонятно, — говорил Салтыков менторским тоном. — Вам это ясно, пылкий юноша?

Орлова слова расчетливого, казалось, безэмоционального, генерал-фельдмаршала не убедили и он все равно считал себя правым. Помочь крепости, у которой уже могут заканчиваться боеприпасы, люди, — вот чего хотел Орлов.

Салтыков задумался.

— Берите еще две сотни казаков и отправляйтесь к Павлополю. Только, если крепость уже будет взята, отходите к городку Лапсеки, под защиту флота. Не встреваете в безнадежные бои. Берегите коней и подходите к Павлополю на отдохнувших лошадях, — давал, скорее, советы, Салтыков.